С каждой минутой пространство воды, отделявшее Мерседес от родины, все увеличивалось. Вскоре после их отплытия ветер усилился, и когда они вошли в Бискайский залив, поднялись волны. Столь резкая перемена застала всех врасплох. Большинство из этих детей никогда раньше не были в море, и сильная качка их испугала. Многие расплакались, когда почувствовали, что палуба уходит из-под ног, а к горлу подступает тошнота.
Даже цвет моря казался теперь чужим. Вода утратила свою синеву и была оттенка взбаламученной грязи. Некоторых тут же стало рвать, а со временем морская болезнь подкосила даже взрослых. Вскоре палубы стали скользкими от рвотных масс.
Несмотря на все возражения Мерседес, Энрике у нее забрали и разместили на верхней палубе. Она на много часов потеряла его из виду и чувствовала себя так, будто уже успела подвести его мать.
– Ты здесь не для того, чтобы присматривать лишь за своими детьми, – отчитала ее одна из старших помощниц.
Она была права. На время этого плавания и после него обязанности Мерседес предполагали присмотр за целой группой детей, и кое-кто из преподавателей и священников с неодобрением отнесся к ее беспокойству о благополучии только двух ребятишек.
Той ночью дети спали там, где пришлось, пока корабль переваливался на волнах, вверх-вниз, вверх-вниз. Некоторые из них устроились на дне спасательной шлюпки, другие свернулись калачиком на огромных бухтах каната. Вскоре Мерседес уже не могла предложить им никакого утешения. Ее одолела тошнота. Когда на следующий день бурное море снова успокоилось, все вздохнули с огромным облегчением. Вдалеке с некоторых пор маячило побережье Англии, но только когда море перестало швырять их корабль из стороны в сторону, они заметили на горизонте тонкую темную полоску – береговую линию Гемпшира. К половине седьмого второго дня плавания они уже пришвартовывались в порту Саутгемптона.
Гавань, в которой стоял мертвый штиль, обещала стать идеальным прибежищем; стоило им причалить – и тошноты как не бывало.
С палубы корабля, вцепившись маленькими ручонками в поручни, дети вглядывались в новую для них страну. Все, что им было видно, – это вырастающие перед ними темные стенки портовых набережных.
Швартовка проходила шумно: до них донеслось тревожное лязганье якорной цепи, и на причал полетели мощные, толщиной с руку, канаты. Седоголовые мужчины смотрели на прибывших со смесью жалости и любопытства. Они не хотели ничего дурного. Послышались выкрики на незнакомом языке, грубые сердитые голоса и оглушительные возгласы докера, которому требовалось перекричать общую какофонию.
Из-за туч показалось солнце, но ощущения новизны и радостного возбуждения от этого приключения сошли на нет. Эти дети хотели домой, к своим матерям. За время плавания многих разделили с братьями и сестрами, и на то, чтобы распределить их всех по группам, потребовалось время, но тут помогли шестиугольные карточки на груди. Вскоре к каждой группе был приставлен свой помощник. Мерседес надеялась, что за время плавания ей представится возможность узнать своих подопечных получше, но шторм смешал ее планы.
Перед высадкой дети прошли еще один медосмотр, где на запястья им повязали цветные ленточки, указывавшие, нуждается ли ребенок в лечении: красная ленточка означала поход в городскую баню для выведения вшей, голубая – что было выявлено инфекционное заболевание и ребенка требуется направить в госпиталь, белая – «полностью здоров».
Выглядели все эти несчастные крошки не лучшим образом. Их волосы, так красиво расчесанные, украшенные лентами и аккуратно заплетенные почти два дня тому назад, сбились в колтуны. Нарядные вязаные кофточки были запачканы рвотой.
Наконец, детям нужно было вернуть их вещи, то немногое, что они взяли с собой. Маленькие девочки стискивали в руках любимых кукол, а мальчишки храбро, как маленькие мужчины, стояли рядом. К тому времени, как все собрались и были готовы сойти на берег, корабль уже давно пришвартовался.