Возвращение

Больше всего на свете теперь Пабло ненавидел колокольный звон.

– Этот звук, – стонал он, обхватив голову руками. – Хоть бы их уже наконец сняли.

– Но это же церковные колокола, Пабло. Они уже кучу лет там провисели и еще, поди, не один год провисят.

– Да, но какие-то церкви все же сожгли, разве нет? И почему только не эту?

В расположенной неподалеку церкви Святой Анны они венчались, а двое их старших сыновей приняли первое причастие. С этим местом были связаны счастливые и важные воспоминания, сейчас же оно вызывало у него стойкую неприязнь. В тюрьме пытки заключенных происходили с молчаливого согласия священника, что делало его соучастником злодейств, творимых стражниками. Злорадное, циничное предложение этого человека соборовать приговоренных к смертной казни сделало его самым презираемым существом во всей тюрьме. Теперь Пабло ненавидел все, что имело отношение к католической церкви.

В последней своей тюрьме, где он провел целый год, его камера находилась в тени колокольни. Ночь за ночью в начале каждого часа раздавался колокольный звон, лишая его драгоценных минут и так короткого сна, чтобы напомнить о неумолимом течении времени.

Каждое утро, просыпаясь и видя рядом Пабло, Конча ощущала радость. Его присутствие служило для нее постоянным источником изумления и восторга. За последующие несколько месяцев он на ее глазах набрался сил и приободрился.

Где-то через месяц после возвращения Пабло пришло письмо. Оно было кратким и очень сдержанным.

Дорогая мама!

Я перебрался в другую область Испании, моей славной patria. У меня не будет возможности повидаться с тобой, поскольку я занят в особом начинании каудильо, помогаю заново отстраивать нашу страну. Я сейчас в Куэльгамурос. Как только получу разрешение, обязательно тебя приглашу.

Твой любящий сын,

Антонио

– Ну и что это значит? – спросила Конча. – Что это на самом деле значит?

Немногословность и формальность изложения явно указывали на то, что Антонио что-то скрывает. Он не мог всерьез назвать Франко каудильо или «великим лидером». Антонио никогда бы по доброй воле не выказал столь одобрительного отношения к диктатору, только по принуждению. По всему было видно: автор знал, что его письмо подвергнут цензуре.

Пабло теперь и сам его прочитал. Странно, но сын ни единым словом о нем не упомянул. Как будто его и не было больше на свете.

– Он не спрашивает о тебе, поскольку думает, что ты все еще сидишь, – объяснила Конча. – Так безопаснее. Лучше не привлекать внимания к тому, что у тебя родственники в тюрьме…

– Знаю. Ты права. Они бы ухватились за это, чтобы вволю над ним поиздеваться.

Они еще немного поломали голову над тем, что могло быть спрятано между строк. Интересно, что имелось в виду под «особым начинанием»? Все, что они надумали, так это то, что их сын попал в трудовой лагерь и стал одним из сотен тысяч, вынужденных гнуть спину на благо нового тиранического режима Испании.

– Если он работает, они хотя бы не станут его убивать, – сказала Конча, ради мужа стараясь, чтобы в голосе не послышалось и тени уныния.

– Что ж, поживем – увидим. Может, он скоро опять напишет и расскажет побольше.

Они оба сделали вид, что их животы ничуть не крутило от тревоги, и сели писать ответ.

Антонио захватила радость, когда он получил конверт с маркой из Гранады. Когда сын прочел, что отца освободили из тюрьмы, на его глаза навернулись слезы, а когда дошел до предложения, в котором мать обещала его навестить, подумал, что сердце его того и гляди лопнет. Рабочим в Куэльгамурос разрешались посещения, и некоторые семьи даже перебирались жить поближе к лагерю. У Кончи подготовка такой поездки могла занять несколько месяцев, но сама мысль о ее приезде согревала их всех.

Глава 34

Антонио написал ответ. В своем втором письме он подробнее разъяснил, на какой именно стройке был занят, и даже вложил в него немного денег. Чтобы придать всему этому действу видимость законности, рабочим выплачивали жалованье, пусть и совсем нищенское.

– Это какое-то особое изуверство – заставлять человека сооружать мемориал своим врагам, – заметил Пабло. – Жестокая шутка, право слово.

Теперь Антонио уже почти привык к новому укладу своей жизни. Он был сильным и мог таскать изрядные грузы, но утомительная монотонность работы брала свое. Внутри скалы смерть и травмы были обычным делом; на смену погибшим и увечным постоянно присылались все новые рабочие.

В один из дней Антонио узнал, что теперь у него будет новая работа. Исполнился его самый большой страх. Он выжил в невообразимо тяжелых условиях, стерпел боль, которая сломала бы любого, но для него самым пугающим был безрассудный страх оказаться внутри горы без какой-либо возможности оттуда выбраться. С клаустрофобией совладать ему было не под силу.