Возвращение

– Думаю, на сегодня, пожалуй, достаточно, согласны? – спросила старуха.

Они оба как воды в рот набрали.

– Ну, тогда следующую репетицию устроим на будущей неделе в это же время, так вы успеете подготовиться, чтобы выступить вместе. А мы с Мерседес пока отработаем несколько вещей. Спасибо, – обратилась она к Хавьеру с улыбкой. – Увидимся на следующей неделе.

– Да… – отозвалась Мерседес. – Увидимся на следующей неделе.

Она бросила взгляд на Хавьера, который убирал в футляр гитару. Тот встретился с ней глазами и вроде бы замялся. Ему определенно хотелось что-то сказать, но он передумал.

И тут же ушел. Несколько минут спустя, переобувшись, Мерседес тоже оказалась на мощеной улочке перед домом, но Хавьера и след простыл. Они общались так тесно, но оставались далеки друг от друга…

От беспокойства и смешения чувств у Мерседес крутило в животе. Ни о ком, кроме как о Хавьере, она и думать не могла; не то что часы – минуты считала до их следующей встречи. Доверилась только своей подруге Паките.

– Разумеется, у него такого и в мыслях нет, – заверила ее Пакита. – Он же на пять лет тебя старше! Почти ровесник Игнасио!

– Ну а я вот о нем думаю не как о брате, – возразила Мерседес.

– Просто будь поосторожнее. Ты же знаешь, какая об этих хитанос слава идет…

– Ты его совсем не знаешь, – встала на защиту Хавьера Мерседес.

– Да и ты, по правде говоря, тоже. Ведь так? – поддразнила подругу Пакита.

– Так. Но я знаю, что чувствую, когда танцую рядом с ним, – наисерьезнейшим тоном ответила она. – Как будто весь мир сжимается до размеров домишки Марии. Все, что снаружи, – пшик или бессмыслица.

– И когда вы снова увидитесь?

– Он приезжает через неделю. Я ни спать не могу, ни есть, ни о чем другом думать. Да и нет для меня ничего другого.

– Он тебя поцеловал? – пытливо поинтересовалась Пакита.

– Нет! – воскликнула уязвленная таким предположением Мерседес. – Разумеется, нет!

Они сидели во внутреннем дворике дома Пакиты. Немного помолчали. Пакита нисколько не сомневалась в искренности подруги. Она никогда не слышала от нее таких речей. Они обе провели немало часов, слоняясь по городским площадям и перекидываясь с мальчишками-ровесниками где игривым словцом, где взглядом, но чувства, которые Мерседес испытывала к Хавьеру, похоже, не имели ничего общего с теми детскими романтическими переживаниями.

Для Мерседес дни до следующей репетиции тянулись с мучительной медлительностью. Конча заметила темные круги под глазами дочери и ее вялость. Вызывала беспокойство нетронутая еда на тарелке.

– Что с тобой, керида миа? – спросила мать. – Ты такая бледная!

– Все нормально, мама, – ответила она. – Уроки вчера допоздна делала.

Такое объяснение Конча приняла. Как-никак она сама постоянно ворчала, чтобы Мерседес серьезнее относилась к учебе.

Наступил день второй репетиции. Мерседес с самого утра страшно мутило. В пять вечера она отправилась к дому, где жила Ла Марипоса. Ее там ждали только к шести, но на этот раз ей хотелось прийти первой.

Мерседес надела туфли и принялась разминать кисти, вращая ими сначала по часовой стрелке, затем против, и постукивать ногами по полу, задавая ритм: раз-два, раз-два, раз-два, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…

Марии все не было. Мерседес встала, ее ноги снова начали отбивать ритм сигирийи[50]. Она начала совершать повороты, и ее стальные набойки загрохотали по половицам этого малюсенького домишки. Там было так тесно, что ее вытянутые руки едва не касались потолка, а стены дрожали от шума, который она подняла. Девушка кружилась, воображая, что слышит игру Хавьера.

Хотя Мерседес не замечала создаваемого ею грохота, он был слышен даже на улице. Несколько минут Хавьер наблюдал за ней через окно. Все, что он видел, так это девушку, целиком и полностью пребывающую в своем мире, почти загипнотизированную ритмом движений собственного тела. Цыган не мог знать, что это его образ совершенно завладел воображением Мерседес.

В ее мысленном представлении он был с ней в той комнатенке, сидел на низком стуле и играл с таким пылом, что чуть не рвал струны, раня пальцы.

Прошло, может, минут пять-шесть, пока она исполняла свой личный, проникнутый торжественностью танец. Его зачаровала не только непосредственность эмоций, которые она так откровенно и безудержно демонстрировала, но и отсутствие какого бы то ни было стеснения, что возможно, только когда танцуешь в совершеннейшем одиночестве. Его внимание приковало также сочетание виртуозной техники с чем-то сродни исступлению. Она кружилась опять, и опять, и опять, словно одержимая. Хавьер знал: сделать так, чтобы эти выверенные, идеально отработанные шаги казались чистой импровизацией, – задача почти невыполнимая, а у этой девушки получалось. Ее исполнение взволновало его до глубины души. Такое дуэнде было большой редкостью. Казалось, будто его сотряс разряд тока.