Возвращение

Батраки и тред-юнионисты принялись тогда коллективизировать некоторые крупные усадьбы и взламывать склады землевладельцев. Голодающие крестьяне ждали снаружи, отчаянно нуждаясь хоть в какой-то пище для своих семей. Породистых быков, которые паслись на лучших пастбищах, забивали и съедали. Многие впервые за долгие годы полакомились мясом.

Франсиско пускал кровь не только быкам. Расправы чинились и над людьми. Священники, землевладельцы и их семьи получали, как считали многие сторонники Республики, по заслугам.

Антонио, цеплявшийся за идеалы законности и справедливости, противился участию в таких беспорядочных и рассогласованных действиях.

– От них больше вреда, чем пользы, – без обиняков заявил он. В нем боролись отвращение и восхищение поступками, на которые оказался способен его друг. – Ты понимаешь, что значат для фашистов ваши эти убийства священников и сожжения монахинь, а?

– Да. Понимаю, – ответил Франсиско. – Я прекрасно понимаю, что они для них значат. А именно то, что мы настроены серьезно. Что собираемся выгнать их взашей из страны, а не стоять и молча смотреть, как они вытирают о нас ноги.

– Да фашистам плевать на этих стариков-священников и горстку монахинь. А знаешь, на что им не плевать? – спросил Антонио.

На мгновение Антонио перешел на обычную речь. Иногда ему было тяжело выражать свои мысли языком жестов. Сальвадор приложил палец к губам, призывая друга сбавить тон. Вполне вероятно, существовала опасность, что под дверью подслушивают.

– На что? – воскликнул Франсиско, не в силах сдержаться и говорить шепотом.

– Им нужна поддержка извне, и они используют ваши действия в своей пропаганде. Ты что, дурак и сам этого не видишь? За каждого мертвого священника они, наверное, получают с дюжину иностранных солдат. Вы этого добиваетесь?

Эмоции отдавались звоном в ушах и в голосе. Он осознавал, что говорит как школьный учитель, назидательно, даже немного снисходительно, и все же, как и во время урока, ни на йоту не сомневался в собственной правоте. Теперь ему надо было убедить в ней своего друга. Он с пониманием относился к страстному желанию Франсиско проливать кровь и действовать решительно, но хотел, чтобы тот использовал весь свой пыл с умом, не во вред себе. Антонио считал, что правильным было бы приберечь силы для стремительного наступления на врага единым фронтом. Только так они могли бы рассчитывать на победу.

Франсиско сидел молча, а Антонио продолжал свои речи, не обращая внимания на призывы Сальвадора оставить друга в покое, но все-таки переходя снова на язык жестов.

– Ну и как, ты думаешь, это воспринимается в Италии? Что говорит папа римский, когда ему докладывают, что здесь творится со священниками? Неудивительно, что Муссолини высылает войска в помощь Франко! Ваши действия только уменьшают наши шансы на победу в этой войне, а не увеличивают! Вряд ли они могут снискать симпатии к Республике.

Франсиско, в свою очередь, ни о чем не жалел. Даже если его друг Антонио прав и за всем этим последует расплата, он сохранял рассудок только благодаря секундным сбросам напряжения, которые ощущал, когда нажимал на курок. Удовлетворение от вида того, как после его меткого выстрела жертва сгибается пополам и медленно оседает на землю, он получал безмерное. Ему нужно было испытать десяток таких мгновений, чтобы почувствовать, что отец с братом наконец отомщены.

Несмотря на все увещевания своего давнишнего друга, сам Антонио отчасти презирал себя за бездействие. Его семья разваливалась, братьев убили, отец сидел в тюрьме, а что он? Пусть он не одобрял методы Франсиско, но втайне ему завидовал: друг обагрил-таки руки кровью врагов.

Сальвадор поддержал Антонио.

– А еще и эти расправы над заключенными, – посетовал он на языке жестов. – Навряд ли они пошли на пользу нашему делу, а?

С этим пришлось согласиться даже Франсиско. Казни заключенных-националистов в Мадриде были сущим зверством, и он признавал, что гордиться там нечем. Главным образом доводы Антонио подкреплял тот факт, что эти казни использовались националистами в качестве доказательств варварства левых и дорого обошлись республиканцам, лишившимся поддержки, в которой они так отчаянно нуждались.

Какие бы разногласия между друзьями ни существовали, всех троих сейчас объединяло одно: их готовность вырваться из тюрьмы, в которую превратилась Гранада, и не просто участвовать в разрозненных актах насилия, а присоединиться к более скоординированной борьбе.

– Не важно, есть у нас о чем поспорить или нет, мы же не можем попусту здесь ошиваться, согласны? – настаивал Франсиско. – В Гранаде время уже упущено, но это еще не вся Испания. Поглядите на Барселону!

– Знаю. Ты прав. И Валенсия, и Бильбао, и Куэнка… И все остальные. Они сопротивляются. Мы не можем сидеть сложа руки.

Несмотря ни на что, на республиканских территориях, захваченных фашистами, поднималась волна оптимизма: люди верили, что восстание можно подавить. Сопротивление, с которым столкнулись войска Франко, было только цветочками. Дайте время, и народ организуется.