Возвращение

Место погребения обозначал камень. «Tu familia no te olvida»[61]. Хоронили одного, но их скорби с лихвой хватило бы на двоих. Рамиресы лили горючие слезы. Конча оплакивала потерю не одного, а сразу двух своих прекрасных сыновей и в равной степени тяжко скорбела о них обоих. И Игнасио, и Эмилио испытывали границы родительского терпения, но это все виделось сейчас таким незначительным.

Горечь от потери Эмилио в этот холодный январский день была столь же жгучей, как и в ту ночь, когда его забрали из дома. Казалось, трауру Кончи не будет конца: тело сына ей так и не выдали. Сегодня она прощалась с двумя сыновьями – средним и младшим.

Хотя потеря братьев потрясла Антонио с Мерседес, главным образом их подкосила глубина горя матери. Целыми днями она не ела, не разговаривала, не спала. Складывалось впечатление, что ничто не сможет вывести ее из этого ступора. Они долгое время не могли до нее достучаться.

Потеря родных, находившихся по разные стороны этого конфликта, стала для семейства Рамирес двойным ударом судьбы, и они чувствовали себя совершенно растерянными. Последующие недели они пребывали в состоянии оцепенелого неверия, оставаясь слепыми к тому, что подобное творится теперь по всей стране. Сейчас то, что их семья была не единственной, где переживали такой же непредвиденный кошмар, едва ли служило им утешением.

Глава 20

Морозный январь сменился слякотным февралем, затянувшим небо над городом серым покрывалом. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь тучи, хребет Сьерра-Невада растворился в дымке. Казалось, Гранада потеряла всякую связь с внешним миром.

Со временем острая боль утраты в семействе Рамирес поутихла, и ежедневные труды и старания выжить в охваченной гражданской войной стране понемногу отвлекали их от переживаний. В кафе начали появляться первые следы запустения. Все попытки Кончи содержать заведение в чистоте и порядке, как ни прискорбно, оказывались недостаточными. Даже если бы она и могла управиться со всем одна, ее изводила тревога за мужа, ноющая боль от потери Игнасио и Эмилио продолжала подтачивать силы сеньоры Рамирес.

Перебои с продуктами случались все чаще, и раздобыть продовольствие для семьи и кафе превратилось в проблему, которую приходилось решать ежедневно. «Эль Баррил» достанется в наследство ее детям, и его сохранение стало теперь ее единственной заботой. Конча старалась не сердиться на пузатых владельцев роскошных домов на Пасео-дель-Салон, у которых еды всегда имелось в избытке, тогда как для многих это было время очередей и недоедания.

За последние несколько месяцев Мерседес подрастеряла свой эгоизм и теперь помогала матери безо всяких напоминаний. И все же ее переполняло ощущение тщетности всех этих усилий. Подносить посетителям кофе или маленькие стопки жгучего коньяка казалось иногда занятием совершенно бессмысленным, и временами она не могла не признаться в этом своей матери.

– Я согласна с тобой, Мерче, – сказала Конча. – Но это позволяет людям хоть ненадолго вернуться к подобию нормальной жизни. Может, этого пока и достаточно.

Общение урывками в заполненном кафе было единственной ниточкой, связывающей их с прежними, мирными временами, которые скоро окрестят «былыми деньками». Мерседес жизнь виделась в сером цвете. Голые деревья на улицах и площадях напоминали скелеты. Город одного за другим лишался всех, кого она любила. И от Хавьера до сих пор ничего не было слышно.

Однажды утром Конча смотрела, как дочь подметает пол в кафе, медленно и методично сгоняя крошки, пепел и клочки бумажных салфеток к центру зала. Наблюдала, как, работая, она вырисовывает идеальные невидимые дуги на полу и как выписывает бедрами круги. Рукава ее вязаной кофты были подвернуты, обнажая напряженные мышцы сильных рук, сжимавших метлу. Конча не сомневалась в том, что в своем воображении Мерседес находилась сейчас далеко отсюда. И танцевала. И слышала музыку Хавьера.

Мерседес с самого детства жила в мире грез, и теперь только фантазии делали ее жизнь сносной. Иногда она задавалась вопросом: неужто так и будет продолжаться до самой смерти? Определенно, только так и можно пережить эти окаянные времена. Ощутив на себе взгляд матери, Мерседес подняла голову.

– Чего ты на меня так пристально смотришь? – хмуро справилась она. – Что, подметаю плохо?

– Конечно хорошо, – ответила мать, чувствуя явное раздражение дочери. – Просто прекрасно. Ты ведь знаешь, я очень признательна тебе за помощь.

– А я вот это все ненавижу. Ненавижу каждую секунду каждой минуты каждого часа каждого дня! – сердито воскликнула она, отшвыривая прочь метлу, которая со стуком полетела через весь зал.

Она дернула на себя один из деревянных стульев от ближайшего стола, мать даже отпрянула на мгновение, подумав, что дочь сейчас и стул вслед за метлой отправит.

Вместо этого обессилившая Мерседес тяжело опустилась на деревянное сиденье. Положила локти на стол и обхватила руками голову. Хотя последние несколько месяцев Мерседес стойко переживала постигшие ее потери, способность держать все в себе внезапно ей изменила.