Возвращение

- Ну, короче говоря, я чуть себя не возненавидел. Какой я, думаю, к чёрту, мужик, ежели для бабы круглый нуль? Честно скажу: в первый раз почувствовал это. Ну, как сказать, любовь, что ли. Лежу на койке ночами, не сплю, всё её в разных видах представляю. А тут, понимаешь, время поджимает - дело к выписке пошло. И вот решился я на такой, между прочим, тактический ход. Затеял я вечер на одной частной квартирке. Тут как раз праздник приспел - Новый год. Раскололся, спирту достал, земляков с подружками пригласил. Всё чин-чином. Рыженькую свою, конечно же, в первую очередь. Угощаю – не пьёт, чуть пригубит и в сторону. Ну, думаю, пора употреблять и отмычку. И предлагаю ей выпить за мужа, за то, чтоб был жив и здрав, за встречу после воины и теде и тепе. И здесь она и не удержалась Эх, брат, что с ней стало! Фейерверк! Затмила всех! Смеётся, танцует, доброй стала и даже ласковой. Спасибо, говорит, за тёплые слова, Алексеюшка. Я молчу, жду. А дальше, известное дело, скисла она. Спирт девяностоградусный, я его чуть развел. Мужики окосели, что говорить о женщинах? Ну, я вижу, что пора, оделся в чужое пальто (мы ведь в халатах явились, благо госпиталь в полста метрах находился) и пошел провожать.

Пришли на квартиру. Холодно. Темно. Видать, живёт трудно. Зажгли коптилку. Она на постель села. «Не могу, - говорит, - голова кружится». Я открыл ещё одну склянку, что с собой прихватил, и говорю: так-то и так-то, послезавтра мне в маршевую роту, и кто знает, буду ли я живым. А поэтому не откажи за мое здоровье. Ну, и выпили. Эх, сержант! Жаль мне, конечно, её мужика, а что поделаешь.

Ефрейтор умолк. Молчал и Жезлов. Ветер раскачивал сучья, мелкий дождь неслышно сыпался с затенённого кронами деревьев неба. Ефрейтор потёр переносицу и продолжил:

- Наутро проснулся я – рядом никого нет. Смотрю – у стола сидит. Лицо каменное, глаза огромные, и синева под ними. Я на правах хозяина к ней и… Такую оплеуху мне она отвесила – из глаз искры, как от точила. А потом всхлипнула и замерла… Полторы недели я ней гостем ходил после того. А когда уехал, раза три письма посылал - не ответила. Гордая, я понимаю: совестится. А чего совеститься? Живой человек, чего тут драмы устраивать? Ежели по такому поводу переживать, человечеству конец пришёл бы А муж. Небось, и он не отвернётся, ежели подходящая юбка встретится. Уж я ей так и написать хотел да раздумал. Оскорбится. А зачем мне плевать в колодец? Пригодится напиться. Верно? - Ефрейтор засмеялся и ещё раз зевнул - видно было, что сон его начинал одолевать.

- Вот вернёмся к своим в роту, - сказал ефрейтор, укладываясь поудобнее, - я тебе покажу её фото. Когда уезжал, из ридикюля вытащил. На память. В полевой сумке и храню. Чтоб всегда при мне, как в песне поётся.

Жезлов поморщился. История, конечно, была заурядной. Жизнь, она со всякими вывихами. И эта рыженькая не первая да и не последняя. И ефрейтор-охотник, увы, не единственный. И всё-таки Жезлов не мог успокоиться. Словно холодок пробежал между лопатками. Так, спросил он себя, - вот ты слушал этого трепача и довольно спокойно. А ежели б так случилось с Маринкой? Жезлов ощутил, как кровь молоточками забила в висках. Как бы, зная об этом, ты встретился с ней? Что сказал? И вообще, как жил бы после этого? Простил? Застрелил? - Скрипнув зубами, не найдя ответа, Жезлов почти зло толкнул ефрейтора:

- Не спать! Слышишь? - И, глядя в упор на сонное лицо очнувшегося ефрейтора, спросил. - Как тебя звать-то? Всё ты да ты, а как по-человечески?

- Никитин Алексей Трофимыч. Ты чего это, сержант? - Ефрейтор недоуменно почесал обросшую щеку. - На, хлебни. Для сугрева. Ветер, дьявол, пробирает.

Жезлов взял протянутую ему баклажку и, ни слова не говоря, прицепил ее на свой пояс. Ефрейтор вскинул брови, но через минуту согласно кивнул.

- Точно! Она, дьявол, смущает меня. Вернемся - утолим жажду. Верно, а?

И опять они умолкли, поочерёдно выглядывая наружу, вслушиваясь в шорохи и отдалённый гул, изредка перебрасываясь короткими фразами. Когда начало смеркаться, Жезлов встал на колени, перекинул на грудь успевший схватиться капельками ржавчины автомат и выбрался из шалаша. За ним на корточках выполз Никитин.

- Гляди влево. Я буду смотреть на правую сторону. Сейчас нам, самое главное, на патрулей не напороться бы. Ну, шагаем!

Трудно сказать, сколько времени они двигались по сумрачному лесу. Казалось, прошла целая вечность. Лишь когда началась опушка, они легли на влажную, пахнущую гнилью, листву и оставались неподвижными до тех пор, пока не стали различать низкие тени кустов, сбежавших на пологую кочковатую равнину Там редко-редко трепетал жёлтый свет ракет, косые красные и голубые строчки трассирующих пуль взмывали куда-то к тучам и гасли.

- Опять болото, язви её мать! - Ефрейтор поёжился. Шинель его набухла, стала тяжёлой. Жезлов давно сбросил свою, оставшись в одной плащ-палатке. Так было холоднее, зато идти было удобнее.

- Пошли! - решительно сказал Жезлов. - Там у них траншей сплошных нет, только ячейки.

Ефрейтор чертыхнулся сквозь зубы и сбросил с плеч тяжёлую шинель.