Возвращение алтаря Святовита

– Всё возможно, – Дистергефт плеснул в свой бокал из пузатой бутылки кальвадос. – Только вот что я вам скажу, Пауль, пока лёд тонок, а угля у парохода полный трюм, всё идёт хорошо. Но стоит измениться одному из этих параметров, как судно встанет, а возможно, если не успеет повернуть назад, то будет раздавлено. А знаете, почему я это рассказываю?

– Почему?

– Вот вы, заметили кальвадос и вспомнили лётчика, я тоже кое-что вспомнил, глядя на бутылку. В тридцать восьмом, как раз где-то в это время, я познакомился с Отто Шмидтом. Не спрашивайте, я не знаю, однофамилец он вашему Шмидту или родственник. Отто был в экспедиции, на «Челюскине».

– О да, я помню. Мы с жадностью читали про это в газетах. Соотечественник покоряет северные льды.

– Так вот, тогда я у него спросил, зачем он пошёл на необдуманный риск? Ответ меня ошарашил. Отто знал, что всё закончится именно так, но он хотел победить. Завоевать Северный Ледовитый океан. А с таким безумным стремлением к победе о средствах и способах никогда не думают. Россия это лёд, а не кое-что на глиняных ногах. Чем дальше германский корабль идёт вглубь, тем сильнее он увязает. И когда это поймут, миллионы солдат заплатят за это своей жизнью.

– У вас очень мрачный прогноз, герр профессор. Фюрер обещает на днях занять Москву, а вы рассуждаете как последний паникёр. И мы, национал-социалисты, воюем не с Россией, а с большевиками.

– Бросьте, Пауль. Даже если сапог германского солдата опустится на Красную площадь, ничего не изменится. Кажется, никому ещё не пришла в голову очень простая, я бы сказал, наивная мысль: изучать психологию любого народа надо по фактам истории, а не по выдумкам и предположениям. Вспомните развитие мира, вы же образованный человек. Россия всегда заманивала противника, а затем безжалостно уничтожала. Прозит, – собеседники подняли бокалы, и выпили. – Русские и германцы за свою многовековую историю часто воевали между собой. Как специалист в этой области, я вам скажу одно: Германия больше теряла, чем приобретала. И не тешьте себя иллюзиями, сейчас идёт борьба за место глобального лидера между англосаксонской и романо-германской моделью построения мирового порядка. Национал-социалисты и коммунисты всего лишь политические партии, а политика – это концентрированное выражение экономики. Германский корабль пошёл не в ту сторону. А знаете, кто всё время стравливал два великих народа?

– Британцы. Разделяй и властвуй. Я тоже кое-что знаю по истории. По правде, я их ненавижу даже больше, чем большевиков. До сих пор не пойму, отчего мы не раздавили их на побережье?

Петер и Пауль поговорили о коварстве бриттов. Вспомнили о семьях, Дистергефт рассказал о сестре, врач о детях и жене. После говорили о религии, и вскоре бутылка показала дно, а часы извещали о начале десятого.

– Ладно, за нашей беседой и кальвадос успел закончиться. Племянница сейчас принесёт постельное бельё. Здесь, на диване, устроит?

– Конечно, только один вопрос, где уборная?

– В ванной комнате, там, за ширмой.

Ночью Пауль проснулся от острого желания облегчиться. Проходя возле комнаты с прооперированными, из чистого врачебного любопытства он заглянул туда. У двери, возле двух кроватей стоял стол с мерцающей керосиновой лампой и на нём, положа голову на руку, спала племянница Дистергефта. Из томика Шиллера торчала закладка. Стараясь не разбудить задремавшую на дежурстве Дайву, он уже собирался идти спать, как услышал русскую речь из уст раненого. Человек с перебинтованной грудью бредил, называл женское имя и просил молоко. Пауль испугался. Когда он спрашивал про татуировку, то рассказал только об одной. Сизые буквы на фалангах пальцев, которые он не смог прочитать (перевёрнутое «N», «Р», «А»), тогда только смутили его, а теперь предположение, что он оперировал русского – подтвердились. Сначала он хотел предупредить Дистергефта, но вспомнив, как тот ратовал за дружбу между русскими и германцами, понял: Петер в курсе.

Рано утром, после скромного завтрака, Петер Клаусович ещё раз напомнил о врачебной этике и попросил Пауля придерживаться версии, рассказанной ещё в госпитале, после чего уселся в сани, а я старательно укрыл его одеялом. Лошадь резво взяла темп. Вскоре мы проехали Еловцы и как только на горизонте показались Хиславичи, я громко сообщил об этом пассажирам. Остановившись возле госпиталя, врач вылез из саней, взял свой саквояж, позвал стоявшего у беседки солдата, приказал захватить увесистый мешок с подарками и шустро, даже не попрощавшись с Дистергефтом, направился к двери, которая резко распахнулась перед его носом. Навстречу ему вышли два человека, несущие железный шкаф со стеклянными стенками, и, пытаясь совладать с тяжестью, едва не уронили его. За грузчиками, из распахнутой настежь двери появился Шмидт с ворохом папок, поздоровался с Паулем, заметив Дистергефта, кивнул ему, передал стопку с историями болезней санитару и пошёл к саням.

– Приветствую, герр профессор. Как мой протеже, справился?

– Думаю, да, – ответил Дистергефт, наблюдая, как Пауль зайдёт в здание.