Возвращение Амура

Павозки подходили к причалу на веслах. Пассажиры стояли на палубах, и кто-то любовался живописной россыпью по невысоким холмам бревенчатых изб Якутска, а кто-то, напротив, не мог расстаться с почти морской бесконечностью весеннего разлива.

Стоял теплый и светлый вечер. Половодье затопило правый низкий берег, и неоглядное водное пространство впереди, на севере, сливалось с прозрачно-голубым небом, а справа, на востоке, ограничивалось далекой тонкой черной полоской тайги.

Плохо поддаваясь на малом ходу рулевому управлению, павозки долго тыкались и елозили вокруг причала, прежде чем были брошены и закреплены на специальных тумбах швартовые чалки. Все это время на причале стояли, отдавая честь, несколько человек в мундирах и при шпагах.

Как только павозки отшвартовались и с них на настил причала легли сходни, стоявший впереди всех худощавый высокий человек взбежал на палубу и снова отдал честь:

– Начальник Якутской области Волынов. С прибытием, ваше превосходительство!

Они вместе сошли на причал, следом – остальные пассажиры павозков. Волынов сделал знак, и три якута – старый, молодой и мальчик – поднесли генерал-губернатору хлеб-соль. Народ на берегу весьма дружно прокричал «ура!».

– А где владыко Иннокентий? – спросил Муравьев. Ему очень хотелось поскорее встретиться с легендарным «апостолом Америки», как уже давно называли епископа Иннокентия Вениаминова, двадцать пять лет прослужившего в православной миссии в Русской Америке. Он прославился тем, что собственноручно выстроил церковь на острове Уналашка, самом большом из Алеутских островов, в одиночку объездил на байдарке все острова, проповедуя православие на языке, понятном аборигенам, – а языков там было почти столько же, сколько островов. Девять лет, как владыко Иннокентий стал епископом Камчатским, Курильским и Алеутским, а пять лет назад перенес свою резиденцию из Новоархангельска, столицы Русско-Американской компании на острове Ситха, в Петропавловск. О том, что «апостол Америки» находится в Якутске, Муравьев узнал от встреченных почтовых лодочников.

– Его преосвященство был здесь с визитом и отправился далее по своей епархии с апостольской миссией. Вы с ним можете встретиться в Камчатке.

Якутская область не входила в епархию Иннокентия, но генерал-губернатор хотел поговорить о включении ее в его епархию. Конечно, владыке и без огромной Якутии хватало пасомых земель, но, чуял генерал, не случайно, ох, не случайно заглянул епископ к соседям. Кроме того, было Муравьеву ведомо, что владыко еще в 1840 году, будучи в Петербурге, ратовал за возвращение Амура. Все вместе явно свидетельствовало о том, что столь авторитетный в Священном Синоде архиерей может быть в задуманном великом деле весьма и весьма надежным союзником. Генерал-губернатор рассчитывал переговорить с епископом и отправить отсюда в Петербург свои соображения, но теперь приходилось отложить намерения не меньше, чем на месяц, а то и два – раньше вряд ли удастся добраться до Камчатки. Что ж, остается заняться текущими делами. Он дал указания Струве по размещению участников экспедиции, а сам направился в областное правление.

Волынов, светясь добрыми глазами и мягкой, чуть заметной улыбкой, указал на стол, на котором возвышалась стопка пакетов:

– Извольте, ваше превосходительство, почта из Петербурга.

– Обогнала, выходит, меня, – усмехнулся Муравьев. – Что ж, посмотрим, чем нас столица порадует. А вы, Петр Игнатьевич, будьте любезны, организуйте чай. Покрепче, без сахара и с молоком.

Волынов поклонился и вышел из комнаты. Генерал сел за стол и углубился в бумаги. Первым делом вскрыл, конечно, пакеты с пометкой «Срочно». Что-то прочитал равнодушно и отложил, на некоторых листах сделал заметки на будущие действия… и вдруг лицо его покрылось пятнами, а потом и вовсе побагровело:

– Какая подлость! – Вошедший с чаем Волынов попал под взрыв генеральского негодования и еле-еле успел поставить подносик с чайником, молочником и чашками на край стола: – Да я знать не знаю ни о какой комиссии, ни о каком подполковнике Ахте!

Как всегда в таких случаях, Муравьеву стало не хватать пространства для выплеска гнева. Он вскочил и заметался по комнате из угла в угол, едва не сшибая стулья: