Возвращение «Back»

— А я бы на твоем месте легла на бочок и, как говорил мой Фил, баиньки. Боюсь, в эту ночь никому из нас не придется выспаться, так что марш под одеяло, пока есть время.

И оставила его.

И как прикажете это понимать? — думал он, расстегивая рубашку.

Когда, наконец, лег, ему было наплевать на все эти одеяла. Мысли его были только о ней. Он ждал ее шагов. Он научился их различать издалека. Вокруг была абсолютная тишина и какое-то неприятное, давящее ожидание, словно где-то за этой тишиной происходит что-то мерзкое, грязное, готовое в любую минуту просочиться из черной тьмы и расползтись липкой зеленой мутью. Он зажег свет, встал, приоткрыл дверь — так, чтобы она могла войти, не наделав шума. Он прислушался. Кругом тишина. Он вернулся в постель. Выключил свет. Закрыл глаза; потер веки, и перед ним расплылись красные и зеленые круги; они медленно вращались, постепенно тускнели, стали розовыми, и померкли совсем.

Но как, черт возьми, она придет со всем этим умиранием наверху? И тишина такая, что чихнуть нельзя, весь дом разбудишь. Он попробовал диванные пружины раз — другой — да, трижды. Они громко застонали. Предатели, — думал он, — это ж целый оркестр, леший его возьми. Ничего у нее не получится. Что это было? Скрип? Нет, все тихо. И вообще, неприлично это, прямо под кроватью Гранта. Но с другой стороны, кто их знает, этих женщин? Ну, хорошо, допустим, она согласится. И что потом? Сам-то он, как, сможет ли? Он зажег свет. Достал папиросу.

Стояла мертвая тишина. Прошло время. Вдруг ему показалось, что по пружинам прокатился едва уловимый рокот, и в ту же секунду где-то высоко в небе прогремели далекие приглушенные раскаты. Вот они стали ближе, и вдруг все небо взорвалось могучим, оглушающим ревом. Самолеты. Они проплывали над землей грозными небесными сотнями, ревя моторами — рев за ревом — вой за воем — сотня за сотней — туда, — он слышал по звуку — где лежала страна, в которой он был когда-то заключен в неволе. Казалось, все бомбардировщики Англии, все до одного, разом поднялись в воздух, словно по команде, по тайному сигналу и, как шершни, слетелись на зов королевы в гудящий бесчисленный рой, и — на колючую проволоку. Он панически боялся шершней. Его затошнило. Он подошел к окну, опомнился, бросился выключить свет, вернулся к окну и потом долго глядел сквозь стекло на ясное ночное небо, освещенное белой молодой луной, где каждый бомбардировщик мигал с высоты красным — зеленым, красным — зеленым, и ничего, ничего, кроме этих огней, в мире не было. Земля, переливаясь в лунном свете, оделась в синий кембриджский и синий итонский, и Чарли вспомнил бесцветный серый лунный, лежащий на постели Дот. Он зажег папиросу, уже третью. И почувствовал, что стал замерзать.

И лишь только лег под одеяло, провалился в тревожный нехороший сон; и не вспоминал Нэнс.

Его разбудил звук. Он не сразу понял, и чувствовал один леденящий страх. Крик. Кто-то пробежал по коридору, в спальню мистера Гранта. Нэнс? И хлопнул дверью. Вот, снова тишина. И началось. Еще крик «Джеральд». Кричала миссис Грант, так громко, что за криком не слышно было слов. «Джеральд». «Джеральд». И еще пронзительней «Ты меня слышишь?». «Скажи, ты меня слышишь?». И затем вопли. «Джеральд». И жуткие рыданья. «Джеральд, дорогой, Отец, где ты?»; и раздирающее «Отец», и, наконец, «Вернись», и последняя, кульминационная точка. Но это — зная свой предел — он не впустил. Он выключил слух, закрыл уши, давя на них вспотевшими ладонями. Отдал себе приказ не вспоминать. И быть бесчувственным. Как покойник.

Он заставил себя сосредоточиться на предметах. Остаться за чертой. Взгляд его упал на кошку, она мирно спала, свернувшись в клубок, спала и ухом не вела. И тогда, от мысли, что это животное способно не замечать диких звериных криков, от которых он не мог скрыться, зажав изо всех сил уши, он испытал страх, поскольку чувства, которые ему нельзя было знать, восстали вновь, как только он увидел кошку, они вернулись, с шумом, с гвалтом, всей толпой, как по сигналу, из той ночной минуты во Франции. Но он вырвался. Он одолел. И когда смог опустить влажные от струящегося пота ладони, кругом стояла одна мертвая тишина.

Она все-таки пришла; наконец-то. Он издалека услыхал ее шаги. Странное чутье подсказало ему выключить свет. Он лежал в темноте и ждал.

Как только вошла, зажгла в комнате весь свет. Он сел на кровати.

— Он ушел, — торжественно объявила она. — Все кончено.

Она стояла перед ним такая гордая, серьезная и прекрасная.

— Я дала ей снотворного, — сказала она. На ней была красная ночная сорочка. Он молчал и не мог отвести от нее глаз. — Вот, выпей. Здесь немного виски.

И не стала говорить, что добавила ему несколько капель, чтобы он тоже мог поспать. Она протянула стакан. Он подумал, что руки ее, в широких рукавах сорочки, похожи на персик.

И, глядя на нее такую — само утешение и покой, — понял, что полюбил серьезно. Но не умел об этом сказать, или таких слов еще не придумали.