Возвращение Бессмертного

Марья разместила Большой Лонгир так, чтобы его свет мешал хорошо разглядеть прорубь. Ворон подлетал над самым льдом, и его никто не увидел, и не услышал плеска сброшенных в воду часов. Никто, кроме неё, и то только потому, что она ждала его.

Всё! Вот теперь она может сосредоточиться только на стрелках. Марья не опускала правую руку, но смотрела уже не на Большой Лонгир, а на стрелки часов брата, неумолимо бегущих к полуночи.

Часы Елены падали на дно Истока. Через двадцать секунд они должны оказаться на месте. Через десять… пять… одну…

Марья нажала на кнопку часов, останавливая стрелки. Ровно в полночь, как и договаривались, она остановила время на озере. Повернув голову, она увидела замерших с поднятыми руками Соловья, Сирин, Мороза и Муара. Завис в воздухе с поднятыми крыльями Саур. Застыл, перестав шуметь, ветер. Замерло всё.

Двигаться в замершем времени и пространстве могла только она, и только пока держала палец на кнопке часов. Гениальное изобретение брата останавливало, конечно же, не время. Оно останавливало, а точнее, замедляло до предельно низких скоростей процессы в конкретной точке пространства и времени. Часы словно сжимали в себя до величин, близких к нулю все скорости вокруг, кроме того, кто держал их в руке. Тактильный контакт создавал защитный купол и образовывал коридор движения в остановленном времени и пространстве.

Если только они промахнулись хоть на секунду, думала с замиранием сердца Марья, если хоть на долю секунды кто-то из них промедлил или поспешил, всё закончится очень плохо. Он застрянет в Истоке в застывшем времени, как и все остальные, и не сможет выбраться. Он должен был остановить стрелки секунда в секунду с ней. Иначе…

Марья ждала, затаив дыхание. Она опустила руку, но Большой Лонгир продолжал парить в воздухе, замерев, как и всё остальное. Десять секунд… пятнадцать… двадцать…

Она хотела рвануть к проруби, но ноги не слушались. Она могла только стоять и смотреть, беззвучно отсчитывая про себе безжалостно утекающие секунды. Двадцать один… двадцать два… двадцать три… двадцать четыре… Свет Лонгира мешал ей разглядеть прорубь, но она всё равно отчаянно всматривалась – до боли, до рези в глазах.

Он вынырнул на двадцать пятой секунде. Подтянулся за края проруби, вышел на лёд и стремительно двинулся к ней. У Марьи всё задрожало внутри.

Брат. Кощей. Бессмертный. Вернулся.

Вернулся из другого мира, куда они отправили его, зная, что навсегда. Зная, что никогда больше не увидят его и не пожалеют об этом.

А он обещал, что вернётся.

И сдержал обещание.

Он стремительно шёл, держа в одной руке розу, а в другой сброшенные Сауром часы. Откуда роза, пронеслась у Марьи нелепая мысль? Зачем? Кому?

…Несколько недель в бреду подвели её к одной простой мысли. Брат прислал ей мальчика с Книгой, но ничего не сказал про неё, потому что прекрасно понимал, что она сделает в первую очередь – кинется к Велизарию за объяснениями. И хотел предотвратить это. Как только она поняла почему, поняла и всё остальное.

Дальше было проще. Дальше мальчики подтвердили её догадку, дальше она связалась с Еленой, и та рассказала ей план Бессмертного. Не тот план, что привёз Савостьянов для всех остальных. А настоящий план. Истинный. Сегодняшний.

И почти всё прошло по этому плану. Почти… Если бы не Алабуга…

Кощей приближался, и мокрая его одежда высыхала на глазах. Он уже колдовал! Последнее, о чём она могла бы думать сейчас на его месте, это о мокрой одежде. Но он успевал ещё и сушить её на ходу. Ещё не вернув себе перстня, на одном рассеянном! Хотя, может быть, задействовал и Большой – она не знала.

Она беззвучно шевелила губами, продолжая автоматически считать и глядя расширенными глазами на подходящего брата. Шестьдесят пять… шестьдесят шесть… шестьдесят семь…

На семидесятой секунде он встал перед ней. Марья смотрела в его тёмные, почти чёрные глаза и, задержав дыхание, ждала, что он скажет. Что он ей скажет сейчас?!

– Ты опоздала, – сказал он.

Она зарыдала. Всё напряжение последних дней и недель, все волнения и страхи, все удары, провалы, измены и катастрофы, вся эта тяжёлая, почти уже невыносимая ответственность, всё это наконец сказалось и вырвалось с облегчающими рыданиями.

Так она, без слов, просила прощения и помощи, признаваясь единственному, кому могла в этом признаться, как ей тяжело, как она ждала кого-то старшего, кто позаботится о ней, защитит и снимет с неё хотя бы часть этой неподъёмной ответственности.

– Я… я болела… – выдавила она между всхлипами.

Он наклонил её за голову и поцеловал в лоб.

– Догадалась всё-таки, – прошептал брат.

Она зарыдала ещё сильнее, уткнувшись ему в грудь. Только сейчас она поняла, как было тяжело без него! Не только этот последний год, а всё то время, что они были врагами. Все эти мучительные годы с того злополучного вечера, когда он пришёл к ним за помощью, а она швырнула его в Зеркала.

Он дал ей секунд двадцать, не больше. Потом сказал: «Время!», и она сама отстранилась, торопливо вытерев глаза рукавом.