Возвращение государства. Россия в нулевые. 2000–2012

Но масштабная кампания по отмене прямых выборов мэров городов начинается с 2005 года: в результате ее избираемый напрямую мэр либо заменяется на главу города, избираемого законодательным собранием, либо отдает все реальные полномочия назначенному сити-менеджеру, оставаясь в основном с представительскими функциями. Этот процесс продолжился и за хронологическими рамками рассматриваемого периода: к 2013 году прямые выборы были отменены в 43 столицах регионов России (а также в столице Усть-Ордынского Бурятского автономного округа, который в 2008 году был упразднен)[16].

Забегая вперед, скажем, что в 2014 году была произведена очередная муниципальная реформа, запустившая новую волну отмены прямых выборов, и на 2022 год они сохранились только в Абакане, Анадыре, Новосибирске, Томске, Хабаровске, Улан-Удэ и Якутске, а также в городах федерального подчинения (табл. 4).

Таблица 4. Принятие уставов городов – столиц субъектов Российской Федерации, в которых предусмотрены непрямые выборы глав[17]

* В столице Амурской области Благовещенске прямые выборы мэра были отменены в 2010 году. Но в сентябре 2013 года они были возвращены в устав города по инициативе тогдашнего сити-менеджера (главы администрации) https://ria.ru/20130605/941624558.html Выборы были проведены в единый день голосования 14 сентября 2014 года. А в 2015 году прямые выборы мэра отменили снова. https://www.amur.info/news/2015/05/28/94592

Федеративное устройство России провоцировало конфликт между губернатором и мэром – они были естественными антагонистами. Они сражались за финансовые ресурсы, за контроль и влияние в регионе, за доминирование в публичном пространстве. Оба были избраны населением, у обоих был мандат, у обоих была собственная легитимность. К концу первого путинского срока эту линию конфликта удалось убрать за счет того, что и губернатор, и мэр стали в основном назначенцами.

Отдельные эпизоды сопротивления были: так, в Ярославле, Астрахани, Петрозаводске отмена прямых выборов мэров вызвала протесты. После 2012 года ярким явлением в информационном поле страны стал Екатеринбург – один из немногих городов, в которых прямые выборы мэра сохранялись до 2018 года.

Вертикализация региональной жизни проявлялась не только в технологии управления регионами и городами, но и в символической сфере – были унифицированы названия должностей глав и самих муниципальных образований, единиц административно-территориального деления.

В ранние годы Российской Федерации, когда такие вопросы решались самими субъектами, эти названия были довольно разнообразны. Главы городской исполнительной власти назывались и мэрами, и председателями городского совета, и главами администраций, а в Калуге выбрали названия из старорусской истории – городской голова и городская управа (администрация). В Ленинградской области в 1994 году сельсоветы и поссоветы как административно-территориальные единицы были преобразованы в волости,[18] а в Якутии в 1993–1995 годах были восстановлены традиционные национальные названия улус (район) и наслег (сельсовет).[19]

В процессе реформ местного самоуправления всей этой вольнице приходит конец. Должности глав городов массово приводятся в новых уставах к стандартному виду (к настоящему моменту лишь немногие из них продолжают называться мэрами, в том числе в 10 региональных столицах). В Калуге, однако, оригинальные названия сохранились до сих пор. Ленинградские волости были упразднены в процессе муниципальной реформы в 2004 году (как единицы статистического учета в ОКАТО просуществовали до 2017). Якутские улусы пока держатся.

Замысел рассмотренных в этой главе реформ, стратегическое мышление их авторов в общем понятны. Цель их – изменение баланса регионального устройства Российской Федерации с федеративной на более унитарную модель, с которой мы и встретили президентские выборы 2012 года. Но, как ни парадоксально, на практике это не привело к тому, что регионы стали более похожи один на другой. Напротив, то неравенство статуса областей, краев и республик, которое было изначально заложено в нашу федеративную модель, стало более очевидно.

Модель бюджетного федерализма, в которой все деньги утекают в федеральный центр, сделала – казалось бы, это очевидно – регионы зависимыми от центра как раздатчика этих денег. Но парадоксальным образом она же сделала федеральный центр зависимым от тех регионов, которые могут наиболее громко требовать своей доли бюджетных трансфертов. А наиболее успешный способ требовать чего-то – это не политические протесты, а торговля угрозами. Наилучшим образом это получается у национальных республик, поскольку угроза потенциальных сепаратистских настроений, этнических конфликтов или террористической активности традиционно связывается именно с ними.