Возвращение к себе

– Что ж, вполне ничего. Помолодела лет на десять, – подтвердила подруга. – Можно и по мужикам. Кстати, о мужиках. Ты знаешь, в Хайфе сейчас Эдик, приехал по делам. Конечно, теперь он не тот, что был, время берёт свое, но характер остался тот же.

– Он так и живёт в Черновцах?

– Ага. Никуда и не уезжал. У него адвокатская контора и нотариат. Часто бывает в Израиле по делам клиентов.

– Повидаться бы.

– Сейчас и повидаемся. Он обедает всегда в одном кафе в одно и то же время. Ты как, настроена на достопримечательности или на отдых?

– Я к морю хочу. Мне это редко удаётся. А смотреть на древние камни и дышать пылью веков – одна аллергия. Тоски мне и дома хватает. Моря, ветра хочу.

– Ну и славненько! Знаешь, я очень боялась, что опять начнётся – стена плача, храм Соломона. Я их видеть уже не могу. Меня тошнит от лицемерия наших евреев. Ну, ортодоксальные – понятно. А наши соотечественники приехали, ермолки нацепили, о которых в Союзе только слышали, и все вдруг стали праведными иудеями. Лгут, прелюбодействуют, а по субботам в синагоги ходят и молятся, молятся – грехи замаливают. Такое впечатление, что теперь они все считают себя прямыми потомками Моисея, ну, в крайнем случае, Иисуса. Мне кажется, что в Союзе было меньше лицемерия, во всяком случае, в нашем городе. Конечно, где-то наверху, во власти, его хоть отбавляй во все времена. Но мы жили проще, искреннее. А здесь все врут друг другу прямо в лицо. Уехать бы куда-нибудь, да некуда. Как в старом анекдоте, куда из неё, из колеи-то денешься. А может, мы просто моложе были? – грустно закончила Дина.

– Ну что, теперь мне тебя успокаивать? – улыбнулась Соня. – Пойдём обедать.

Они устроились за столиком кафе открытой веранды. Внизу волны с шумом бились о камни. Поднимающаяся водяная пыль, долетая, приятно холодила лицо.

– Пересядем? – спросила Дина.

– Нет, останемся. Здесь больше ветра.

– Ну, смотри, не испорти новую юбку.

Соня не слышала последних слов. Она внимательно следила за человеком, осторожно пробирающимся между столиками. Что-то знакомое было в его фигуре.

– Давай к нам, – Дина помахала рукой. – Не узнаёшь? – обратилась она к Соне, – это же Эдик.

Соня, действительно, его не узнала. Он сильно постарел и ссутулился. Нос, казавшийся раньше обычным, почему-то вытянулся, как у Буратино. Опираясь на трость, он подошёл к их столику.

– Вот это подарок! Так и сердце может остановиться. Динка, что ж ты не сказала, что будет Соня? Я бы приоделся, набриолинился. Правда, бриолинить нечего, – наклонил он совершенно лысую голову. – Ну, хоть цветочки купил бы.

– Да ладно, – засмеялась Соня, – давай лучше поцелуемся. Ты и так красивый. С ногой то что?

– Проклятый тазобедренный. Надо оперировать, а некогда. Всё заботы, дела.

– Наслышана. Говорят, дела хорошо идут.

– Идут, идут. Даже собой заняться некогда. А ты как? Дина сказала, что вы с Венькой расстались.

– Пока не совсем, но, скорее всего – да.

– А то я свободен. Для тебя я свободен всегда. – Эдик взял Соню за руку. – Всё бежишь и бежишь от меня, а время-то уходит. Скоро совсем не останется.

Соня высвободила руку.

– Не надо о грустном, а то выть хочется. Расскажи лучше о себе, о своей работе.

– Давно меня об этом никто не спрашивал. Что о ней говорить. Работа, она и есть работа. Вначале тоже хотел уехать. А потом, как пошли кооперативы, частная собственность, об управлении которой, кроме владения машиной и домишком в собственном огородике, никто и понятия не имел, работы стало столько, что продохнуть некогда было. Одни уголовники замучили. Деньги адвокатам мешками носили, лишь бы «отмазали». Мы, адвокаты, только успевали уворачиваться то от карающей руки украинских братков, то от карающего меча нашего правосудия, если не получалось, как те хотели. Так и «плавали, как г… в проруби», пока Государство, наконец, не установило кое-какой порядок в законах. А то, не знаешь, по какому защищать – по старому советскому, или по новому самостийному. Сейчас белее менее всё устаканилось. Зато теперь завалены наследственными делами. Вот и мотаемся по странам и континентам, где разбросаны наши соотечественники, собираем их наследство.

* * *

Голос продолжал ещё что-то говорить, но Соня уже не замечала морщинистого лица, обрюзгших век и устало опущенных уголков губ. Перед ней опять был их первый день приезда в Черновцы. В их бывшей квартире давно жили чужие люди, и маму с детьми приютила у себя старинная мамина подруга, тётя Мирра. Она выделила им крохотную комнатку, больше похожую на чулан. Когда-то это и был чулан. Теперь маленькое прорубленное в стене оконце давало немного света. Соня с братом Лёшкой спали на полу, а мама с маленькой Иркой – на скрипучей железной кровати с большими никелированными шарами по углам. Старые пружины стонали при малейшем движении маминого крупного тела, пугая спящих детей.