Возвращение к жизни

Мины рвутся часто, пули взвизгивают над нашим окопом, нет-нет да чмокают в дерновый бруствер. Мне кажется, что разрывы подступают все ближе и ближе, круг сужается… Снайпер не спеша сворачивает козью ножку, протягивает кисет мне.

— Самое время подымить.

Очередная мина треснула совсем рядом. Стенки окопа дрогнули, сверху ручейками побежал песок.

— Эк разлаявся, пес поганый! — незлобиво ворчит Павлюк. — Ну, погавкай, погавкай, чертяка. Пуля здесь, не возьмет. А мина — она слепая. По площади хлещет. Шанс угодить в наш окоп — один из тысячи.

«Гавканье» продолжалось четверть часа и внезапно оборвалось. Павлюк достал из вещевого мешка сверток, разложил на плащ-палатке провизию: хлеб, банку тушенки, несколько отваренных в мундире картофелин.

— Поснидаемо. Цыбулю бы для смака. Да де ж ее взять-то?

Когда перекусили, я хотел встать и посмотреть, что там, у немцев. Роман удержал меня за плечо:

— Сиди.

— А что?

— Да то, что у них тоже снайпера.

Он вынул из чехла на поясе лопатку, надел на нее каску Не сразу, а потихоньку стал выдвигать ее над бруствером. Приподнимет чуть-чуть, опять опустит. И каждый раз высовывал каску все выше и выше, Я понял: проверяет, держат ли немцы нас под прицелом.

— Видать, не засекли, — отметил Павлюк.

— Значит, можно продолжать охоту?

— Ни. На сегодня хватит. Засечь могут. Тогда другую позицию придется подыскивать.

— У вас ведь их несколько.

— Верно. Но и эта послужит до поры до времени. Через три-четыре дня снова сюда наведаюсь.

До вечера было ждать да ждать. Я расспрашиваю Павлюка о том, как он стал снайпером, о приемах охоты. Покуривая козью ножку, он неторопливо посвящает меня в секреты своей опасной солдатской работы.

— Снайпером я стал, можно сказать, от злости. Все началось с того, что немецкий снайпер тяжело ранил нашего командира взвода. На Днепре это было. Обозлился я, пришел к командиру роты. Так, мол, и так, товарищ лейтенант, хочу быть снайпером. Дайте мне винтовку с оптикой. Командир спрашивает: «Когда-нибудь стрелял из снайперской?» Нет, говорю, но научиться можно. «Ладно, — пообещал ротный, — просьбу твою выполню».

Через два дня вызывает меня и вручает. Рассказал, как с ней обращаться, как прицелом пользоваться. Пошли вместе в овраг, поставили доску. Раз стрельнул — мимо. Второй — опять не попал. «Не падай духом, — ободрил лейтенант, — тренируйся, получится».

Пять дней ходил в овраг, всю доску в щепки разбил, но стрелять без промаха научился. С тех пор и началась моя охота…

— У вас на счету более сотни фашистов, — любопытствую я, — а какой из них самый трудный? Какой запомнился больше?

— Одинаковых мало. Разные они, фрицы. Один сам на мушку прет, другой шукае, як тебе на прицел взяты. Об одном таком век не забуду.

Павлюк разглаживает свои пышные усы. С продолжением рассказа не спешит.

— Да. Был, значит, такой случай… Вызывает меня начштаба полка, говорит: «На участке третьего батальона распоясался фашистский снайпер. Щелкает наших, стерва. Уйми его!»

— Ну и как? Уняли?

— Легко сказать! Он сам меня чуть не спровадил на тот свет…

Почти две недели охотился Павлюк за тем снайпером. Настоящая бестия — хитрый и осторожный. Только Роман выследит его, а он уже в другом месте объявляется: то под крышей сарая, то под старой скирдой. Думал-думал Павлюк, как объегорить того хитреца, и пришел к выводу: гоняться за ним бесполезно. Пусть он сам за мной погоняется. И взял под контроль позиции противника. Укладывает тех, кто попадет под руку. Да с каждым днем побольше. Расчет Павлюка оправдался. В какой-то день он почувствовал, что за ним установлена персональная слежка.

Раньше как было? Подстрелит Роман фашиста, с вражьей стороны в ответ пулеметы застрочат, мины летят с подвыванием. А тут совсем другое. Никакого шума: только вжикнула пуля у самого виска Павлюка, аж жаром обдала.

— Сантиметром бы левее — и поминай как звали! — Роман снова берется за кисет. — Ну, кажу соби, теперь ты у меня, гансик, на крючке. На другий день попросил у командира роты солдата, посадил его в свой вчерашний окоп. Показал, как каску на лопатке высовывать. А сам — в соседнюю роту, приладил для наблюдения ячейку. Клюнул-таки немец! Раз пальнул по пустой каске, другий… А мне бильш и не треба. Вспышка выстрела, оптика на солнце блеснула. И где, думаешь, той снайпер устроился? На нейтральной полосе стоял подбитый танк. Под ним-то и свил гнездо немец. Тут я его и накрыл…

Разогрелся ясный погожий день. Солнце застыло в зените, и даже в нашей с утра прохладной ячейке стало припекать. Меня одолевала дремота. Сквозь слипающиеся веки вижу: Павлюк привстал, склонив голову к плечу, прислушивается, щурит глаза.

— Пиу-пиу-пиу, — доносится до моего слуха.

— Птаха! — дивится снайпер. — Яка маленька та гарненька… Тю-тю-тю…

Над окопом, в кустах, прыгая с ветки на ветку, тоненько попискивает серенькая пичуга.

— Куда ж тебя занесло, серденько, — ласково разговаривает с пичугой Павлюк. — Лети отсюда, лети!

Оборачивается ко мне:

— Туточки даже мыши сховались в норы, а она… Ну что ты, что ты сюда залетела?

— Пиу-пиу-пиу, — беззаботно отвечает птаха.