Возвращение к жизни

Передний край по западной окраине Сташева. Городок под бомбежкой опустел и вымер. Жители покинули дома. Я пробирался по улицам и угодил под обстрел «тигров». Спустился в сырой, захламленный подвал. Переждал и двинулся дальше.

27 августа. Полоса смены кабинетов и правительств. Румыны сбросили Антонеску. В Болгарии дали отставку царю. Во Франции союзники прорвали немецкий фронт, взяли Париж.

И у нас в редакции смена кабинета. Вместо Шарневского прибыл капитан Савин. Пошел на выдвижение Цыбулько. Его место занял Родыгин,

Харитоныч

Идем на передовую с агитатором 959-го полка капитаном Пирусом. Удивительное лицо у Владимира Кондратьевича — всегда добродушное, улыбчивое. Он улыбается даже тогда, когда говорит о серьезных вещах Приветливость, добрая предрасположенность к собеседнику так и лучатся в его небольших зеленоватых глазах. Наверное, такие глаза и должны быть у агитатора. Ведь он говорит с солдатами по душам, на самых доверительных нотах.

На пути из штаба полка в батальон сделали остановку в выгоревшей наполовину польской деревне, переходившей несколько раз то к нам, то к немцам. Здесь шли жестокие бои. Присели на скамейку у домика, уцелевшего от пожара и снарядов. Напротив — пепелище другого дома. Судя по фундаменту, большого. Остов задымленной печи, оголенная кирпичная труба, печально уставившаяся в небо, остатки обгорелых стропил, покореженные куски обвалившейся железной крыши.

Загорелое, обветренное лицо Владимира Кондратьевича непривычно помрачнело, во взгляде застыла суровость.

— Школа была, — тихо произносит Пирус. Минуты две молча созерцает пепелище и дрогнувшим голосом добавляет: — Здесь сгорели наш командир роты лейтенант Островерхов Дмитрий Степанович и пятеро его бойцов…

Прошу капитана рассказать, как это случилось.

…Рота Островерхова выбила гитлеровцев из этой деревни. Через полчаса немецкая пехота и бронетранспортеры ринулись в контратаку. Два яростных натиска отбила рота, но фашисты решили любой ценой вернуть деревню и стали обтекать ее.

Островерхое понял: окружения не избежать, надо отходить. И в это время его ранило в грудь. Лейтенант приказал взводам уходить, а сам с рядовым Соломухой, Татариным, Гулко, Бондаревым и Лукайчуком остался.

Заняли они оборону в школе — самом большом и прочном здании. Держались, прикрывая отход роты, больше часа. Истекая кровью, теряя силы, Островерхов продолжал руководить боем. Фашисты обложили школу со всех сторон, но взять ее не смогли. Тогда они подожгли здание.

Я записал рассказ капитана Пируса. Через несколько дней корреспонденция о подвиге коммуниста Островерхова и пяти его солдат появилась в нашей газете.

Мы пошли с Пирусом дальше, миновали небольшой сосновый бор. За ним к батальону вел извилистый ход сообщения. У меня было задание написать о старом солдате-добровольце Иване Харитоновиче Картавом, участнике первой мировой войны, кавалере двух Георгиевских крестов. «Навели» редактора на Картавого, воевавшего с немцами вторично, политотдельцы. И вот теперь мне предстояло с ним встретиться.

В землянке находилось все отделение, которым недавно стал командовать рядовой Картавый. Сухопарый, костистый усач выглядел моложе своих пятидесяти трех лет. Бравый, неунывающий солдат! Из тех, кого народная молва наделила и отвагой, и находчивостью, и удалью. Именно таких возвеличивают наши были и небылицы. И в сказке его можно встретить, и в веселом анекдоте, где он всегда выходит сухим из воды, блистает смекалкой да удачливостью. Поистине народный герой.

Иван Харитонович сидел на земляных нарах, старательно начищал ППШ и не умолкал ни на минуту.

— Вот она, машинка, — ласково поглаживал автомат Картавый. — Семьдесят две пульки — гроб с музыкой немцу. А в четырнадцатом я, окромя трехлинейки, никакого оружия в руках не держал. Один пулемет на всю роту. Теперь вот каждый сам себе пулеметчик. Сила!

Бойцы любили послушать байки Картавого.

— Расскажи, Харитоныч, как ты на той войне «языков» таскал из немецких окопов, — подзадоривая кто-то из солдат, хотя все уже слышали, и не раз, о былых вылазках георгиевского кавалера в стан противника.

Харитоныч охотно откликался на просьбу, оснащал свой рассказ прибаутками, поговорками, острым соленым словцом. В том и прелесть была его воспоминаний, сопровождаемых дружным хохотом слушателей.

— От заливает! — замечал кое-кто поначалу. Теперь таких сомнений никто уже не высказывал: в деле, на поле боя, убедились, что Харитоныч хваткий, сноровистый солдат, в любой обстановке не теряется.

— А как ты, Харитоныч, в действующую попал? Ведь все-таки годы. Военкомат-то куда смотрел?

— Годы — не кирпичи, ежели не отлеживаешься на печи, — вразумительно разъяснял Иван Харитонович и в который раз начинал излагать историю о том, как он «уломал» военкома.

…По улицам горящего Киева шли полки, освободившие город. Непрерывным потоком, тарахтя по мостовой, двигались наши танки, автомашины, артиллерия. Залюбовался Иван Харитонович этой могучей силой, и засосало у старого солдата под ложечкой.