Возвращение к жизни

В голубые очи загляну

От души скажу тебе: спасибо,

Что умела ты солдата ждать

Если б не любовь твоя, не ты бы,

Мне труднее было б воевать

Хорошо, что сердцем ты упряма,

Тосковала, думала, ждала…

Говорят поэты, этим самым

Ты меня от гибели спасла!

16 декабря.

Вчера один из моих друзей поехал в отпуск в Киев к жене. Как мы ему завидовали! Один попросил Жору Шевченко передать его жене привет, другой велел: «Скажи своей Аллочке, чтобы она не вела себя так, как моя жена» (супруга сего мужа ему не пишет).

Потом кто-то предложил послать Алле Шевченко подарки. Каждый начал рыться в чемодане. Один завернул в бумагу кусок туалетного мыла и надписал: от такого-то. Второй положил в общую кучу коробку пудры, оказавшуюся в чемодане, третий добавил кипку хорошей трофейной бумаги с запиской: «Надеюсь, что этой бумаги хватит вам на письма мужу до окончания войны».

Я перерыл у себя все, но ничего подходящего не нашел. Решил тогда отправить стихи: ту «Песню о встрече», напечатанную недавно и тебе уже высланную.

Песня

Песня… Она сопровождала нас всюду — звала на бой, скрашивала редкие часы фронтового досуга, отражала наше настроение.

Война внесла свои коррективы в песенный репертуар бойцов. Некоторые очень популярные до войны песни на фронте не пелись. Они сыграли свою роль, воспитав высокий патриотизм у нашего молодого довоенного поколения, а теперь были просто неуместны.

Расчет на то, что «и на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом», увы, не оправдался. Фашистский сапог топтал земли Украины и Белоруссии, Прибалтики и Кубани. Враг добрался до Волги и Дона, зажал в блокадном кольце Ленинград.

И на смену тем легковесным песням пришли другие. Как набат гремела на дорогах войны песня-гимн, песня-зов:

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна —

«Идет война народная,

Священная война!

Возродились, обрели вновь широкое признание «Варяг», «Каховка», «По долинам и по взгорьям», «Орленок». Зазвучали новые — «Огонек», «Синий платочек», «На позицию девушка провожала бойца», «Смуглянка».

Еще на Дону, в сорок втором, к нам в роту прибыл в госпиталя сержант. С гармошкой и новой песней.

Поздним вечером наш взвод вернулся из боевого охранения, сдав посты сменщикам. Промокшие под нудным осенним дождем, уставшие до чертиков, мы ввалились в свою землянку под двумя накатами. Здесь было по-домашнему тепло и уютно. Жарко попыхивала «буржуйка», оборудованная окопным умельцем из ребристой железной бочки. Старшина подбрасывал в нее короткие поленца, а на печке подогревался в котелках ужин.

— Вот пополнение прибыло, — кивнул старшина на незнакомого сержанта, сидевшего на нарах. — С оркестром. Теперь мы заживем!

Рядом с новичком мы увидели гармошку в брезентовом чехле. Сержант встал, назвал свою фамилию. Никак, увы, не могу ее вспомнить: Алешин, Алексеев, Алексашин? В зимнее наступление он снова был ранен и к нам уже не возвратился.

Мы обсушивались у «буржуйки», хлебали из котелков пшенный суп с тушенкой. Выждав, когда все управились с ужином, старшина сказал:

— Ну, сержант, расчехляй свою гармонь.

Тот пересел поближе к печке на чурбан, потрогал тонкими пальцами белые кнопки клавиатуры. И полилась незнакомая мелодия. Баянист, пристукивая ногой, запел глуховатым баритоном:

Бьется в тесной печурке огонь.

На поленьях смола, как слеза.

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза…

Мы слушали, завороженные, оцепеневшие. К нам, в окопы, пришла песня, глубоко созвучная настроению каждого. Трепетная, залетевшая невесть откуда, она была про нас. Какая потрясающая правда!.. До любимой далеко-далеко, а до смерти — всего лишь четыре шага…

В тот же вечер мы разучили эту, ставшую вскоре знаменитой, сурковскую песню «В землянке». Не только разучили, но и переписали в письмах своим невестам и женам.

Много лет спустя, раздумывая над тем, что мы пели на фронте, я открываю некую закономерность, свою причинность в том песенном ряде, который нас сопровождав от рубежа к рубежу. Он менялся в соответствии с тем кто и когда пел.

Наша дивизия формировалась в Хакасии, в основном из сибиряков. И по дороге на фронт из товарных теплушек слышались преимущественно народные песни «Ермак» («Ревела буря, дождь шумел»), «Славное море — священный Байкал» и даже «Бежал бродяга с Сахалина». Сибиряки-солдаты пели эти песни и на Дону, и на Курской дуге.

Но по мере того, как дивизия теряла бойцов, и на смену им приходили новые, теперь уже украинцы из освобожденных районов, менялся и песенный набор. На марше часто можно было слышать, как над походной колонной струилась звонкая и в то же время печальная стародавняя украинская:

Ой ты, Галю,