— Тогда я прошу разрешения уехать поскорее, — улыбнулся Фродо.
— Через семь дней мы отправимся, — сказал Арагорн. — Ибо мы с вами долго будем попутчиками – до самого Рохана. Через три дня вернется Эомер, увезти Теодена в Марку, и мы поедем с ним, чтобы почтить павшего. А теперь, прежде чем вы уйдете, я хочу подтвердить обещание Фарамира и объявить, что отныне и навсегда вы, а равно и все ваши товарищи, ничем не обязаны королевству Гондор. И если бы существовала награда под стать вашим подвигам, я щедро одарил бы вас... но вы вольны забрать с собой все, что пожелаете, и поедете с почестями, одетые и снаряженные по-княжески.
Но королева Арвен сказала: — Я одарю вас. Ибо я дочь Эльронда. Я не пойду с ним, когда он отправится в Серую Гавань: я избрала долю Лютиен, и сладостную и горькую сразу. Но вместо меня пойдете вы, Кольценосец, – когда придет пора и если пожелаете. Коль скоро вас еще будут мучить раны и тяжкие воспоминания о вашем бремени, вы сможете удалиться на Запад, где затянутся раны и уйдет усталость. А вот это носите в память об Эльфийском Камне и Вечерней Звезде, с чьей жизнью переплелась ваша жизнь.
И Арвен сняла с шеи серебряную цепочку с белым самоцветом, подобным звезде, и повесила на грудь Фродо. — Когда вас станут одолевать воспоминания о страхе и тьме, — сказала она, — это принесет вам облегчение.
Через три дня, как и сказал король, в город прибыл Эомер Роханский, а с ним
— Нет, господин, — ответил Гимли, — но я могу в два счета принести его, если нужно.
— Судите сами, — сказал Эомер. — Ибо между нами все еще стоят мои необдуманные слова о госпоже Золотого Леса. А теперь я увидел ее воочию.
— И что же вы теперь скажете, господин?
— Увы! — воскликнул Эомер. — Я не скажу, что она прекраснейшая из женщин.
— Тогда я иду за топором! — воскликнул Гимли.
— Но вначале я должен попросить извинения, — перебил Эомер. — Если бы я увидел ее в ином обществе, я сказал бы то, что вам хочется услышать. Но теперь я отдаю первенство королеве Арвен, Вечерней Звезде, и готов биться со всяким, кто не согласен со мной. Идти ли мне за мечом?
Тут Гимли низко поклонился. — О нет, теперь я прощаю вас, господин, — проговорил он. — Вы избрали вечер, а моя любовь отдана утру. И сердце мое говорит, что скоро оно уйдет навсегда.
Наконец пришел день отъезда, и большой отряд готов был двинуться на север от Города. Тогда короли Гондора и Рохана отправились в Святилище и пришли на Рат-Динен к могилам, на золотых носилках вынесли тело короля Теодена и в молчании прошествовали по городу. Носилки возложили на большую повозку, окруженную всадниками Рохана и с королевским знаменем впереди. Мерри, оруженосец Теодена, вез в повозке доспехи короля.
Остальным членам Товарищества дали коней сообразно росту каждого. Фродо и Сэмвайс ехали рядом с Арагорном, Гэндальф – на Обгоняющем Тень, а Пиппин – среди рыцарей Гондора; Леголас и Гимли, как и прежде, ехали верхом на Ароде. Их сопровождали и королева Арвен, и Галадриель с Келеборном, и их подданные, и Эльронд с сыновьями, и князья Дол-Амрота и Итилиена, и многие военачальники и рыцари. Ни один король Марки не выводил на дорогу такой отряд, какой провожал на родину Теодена, сына Тенгеля.
Неторопливо и торжественно проехали они Анориен, и прибыли к Серому лесу под Амон-Дином, и там услышали в холмах гром барабанов, хотя никого не было видно. Тогда Арагорн приказал трубить в трубы. И глашатаи прокричали:
— Вот едет король Элессар! Он отдает Друаданский лес в собственность Ган-Бури-Гану и его народу – навсегда. Отныне никто не смеет войти туда без их позволения!
Барабаны громко зарокотали и смолкли.
За пятнадцать дней путешествия повозка короля Теодена миновала зеленые поля Рохана и прибыла в Эдорас. Там кавалькада отдохнула. Золотой чертог, украшенный великолепными занавесями, был полон света, и там справили такую тризну, какой не помнили со времен постройки дворца. Ибо три дня люди Марки готовились к погребению Теодена. Короля положили в каменную гробницу в полном доспехе, с оружием и многими иными прекрасными вещами, коими он владел, и насыпали над ним большой курган, который покрыли зеленым дерном. И на восточном краю Курганного поля стало восемь могильных насыпей.