Возвращение на Подолье

“Не будет, не будет!.. Будут продажные шлюхи, а семьи, детей, дома и душевного равновесия никогда не будет. Старости тоже не будет. А если опять зона — застрелюсь, прежде чем возьмут. Если даже удастся свалить за бугор, с моим туфтовым воспитанием и уголовными наклонностями одна дорога… пуля из револьвера полицейского. Откуда такая уверенность?.. Не знаю. И все же, даже я, великий грешник, чувствую рядом с собой божье присутствие. Чувствую с раннего детства, и порой это даже меня страшит. За малейшее насилие над безобидным, беззащитным существом я в считанные дни получаю возмездие. Я скрупулезно за этим проследил, и глубочайше убежден, что Бог есть. Мне страшно говорить, но присутствие дьявола я тоже чувствую. Он подбивает меня на кровавые преступления, и мне стоит большого труда сбалансировать здравый рассудок, подаренный мне Богом, с лихорадочными порывами к совершению преступлений. Да, я применял оружие. На моих руках есть кровь. Но до сих пор я поднимал оружие, чтоб защитить свою жизнь от подонков, давно продавших дьяволу то, что когда-то было душой. Грабил же я, в основном, оголтелых, толстомордых барыг, которые, в отличие от вампиров, пьют у окружающих кровь без перерывов — как ночью так и днем”.

Определить барыгу, спекулянта для Василия трудности не составляет. Для вас сделать это трудно. Вы имеете крышу дома над своей головой, под которую убегаете, чтобы съесть свой суп, котлету с гарниром и выпить стакан молока. После приема пищи вы расслабляетесь в постели со своей женой или любовницей, и из ячеек памяти уходит реальная информация, связанная с тем или иным событием. Там же, в степном лагере, под палящим солнцем или жестяным ветром все обстоит иначе. Вон она ползет черная, жирная змея — колонна из пыльной зоны на рабочий объект. Это из птичьего полета. Здесь же, на грешной земле, в клубах красной пыли, в чреве этой змеи, пронизанной со всех сторон флюидами, токами, биоэнергетическими шпагами, все обстоит иначе. Исхудалые лица сбрасывают маски, и вот уже перед вами морды подонков всех мастей. Галерея, пройдя через которую за несколько лет лагерной жизни, вы уже никогда не ошибетесь.

И все же упырей в лагерях мало. Они избегают этой участи. В этой стране их огромное количество и они на воле. Они всюду, от берегов Днестра до Тихоокеанского побережья. С худыми или толстыми подобиями лиц, акульими челюстями, скорбным выражением глаз и хорошо подвешенными языками. Эту категорию демонического порождения он также изучил в адских глубинах тюрем и лагерей. Как от них избавиться?.. Нет, людям не нужен Сталин — уголовник, обиженный семинарией, армией, Музой и Эросом. “Щепки” из-под топора людоненавистника — топливо для очередных газовых печей и только. “Какой же я вижу выход из всего этого? Отвечу, в этой стране — никакого.”

Тишину и уют “Дубков” нарушает глухое урчание. По аллее, предназначенной для пешеходов, плывет сверкающий “Мерседес”. Дочурка его соседей едва успевает отпрянуть от черного вкрадчивого монстра. Салон до отказа набит молодыми людьми. Открывается дверца, один за другим появляется не менее великолепная компания. Эта разновидность двуногих Василию тоже известна. Необсохшие птенчики, отпрыски новоиспеченных директоров фирм и им подобных. Молоко явно не обсохло, тем не менее, наглости больше, чем у калымских педерастов.

— А вот и наша скамейка, девочки. Садитесь, будем глотать бренди!

Девочки топчутся. Места может хватить на двоих. Соседи Василия в явном смятении.

Девочки одеты не по сезону, но с большой помпой. Норковые шубки переливаются изумительным блеском. В ушах бриллиантовые сережки, на пальцах перстни. Мальчики в шелковых костюмах, подстриженные “под репу”.

— М-маладые люди, вы уже пасидели, уступите место девочкам из Парижа.

— Алекс, дай им пять баксов, чтобы они побыстрее свалили, — капризно взвизгивает тепличное растение, взмахивая дорогой сигаретой.

Алекс не столь “галантен”, в глазах — красный свет пьяной злобы.

— Какие баксы? Сваливайте, козлы, пока я по очереди всех не отоварил.

Ногой, обутой в добротный ботинок, он пинает коляску. До смерти испуганные соседи вскакивают.

— Да что вы, ребята, мы ничё, уходим. Садитеси, пожалуйста, — говорит Василий, загораживая собой соседей.

Компания садится.

— Вот так, а теперь валите! — говорит Алекс.

Их пятеро. Два прилизанных петуха и три воздушные козочки. Не пни он ногой детскую коляску, Василий, пожалуй, ушел бы. В душе что-то перевернулось. Вспомнилась Караганда, бульвар Мира, убогое, жалкое детство. Василий вытаскивает парабеллум и со всего маху бьет рукояткой промеж красных злобных окурков. Алекс валится словно тюк прогнивших фуфаек на лагерную помойку. В глазах второго отражается неподдельный ужас. Он сползает со скамейки на полосу асфальта и тонким голосом вымаливает пощаду. Шлюхи дробно стучат зубами.

— Ну, что, мрази? — улыбаясь говорит Василий. — Перестрелять вас, или на первый раз пощадить?

В нем просыпается лагерный садист, обладающий высокопарным языком революционного трибуна.

— Н-н-не нада, мы больше не будем, — по-школьному говорит Алекс.