Возвращение на родину

Людей нигде не было видно, но время от времени из-за вала высовывалось что-то белое и тут же исчезало. Это была небольшая человеческая рука, подбрасывавшая топливо в огонь. Но она как будто существовала сама по себе, отдельно от тела, как та рука, что внесла смятение в душу Валтасара. Изредка по насыпи скатывался уголек и с шипением падал в воду.

По одну сторону пруда виднелись сложенные из земляных комьев грубые ступеньки, по которым можно было при желании подняться на насыпь, что женщина и сделала. Дальше, за валом, открывался невозделанный участок земли, вернее, заброшенная пашня; кое-где еще были заметны следы обработки, но вереск и папоротники уже прокрались сюда и постепенно вновь утверждали свое господство. Еще дальше был смутно виден неправильной формы дом, сад, надворные строения и за ними группа елей.

Молодая девушка — по легкому прыжку, которым она взяла насыпь, можно было судить о ее возрасте — не спустилась вниз, а пошла поверху к тому углу, где горел костер. И теперь обнаружилась причина его долговечности: топливом служили крепкие чурки, напиленные из узловатых стволов терновника, которые по два и по три росли на соседних склонах. Кучка таких еще не использованных дров лежала во внутреннем углу меж двух насыпей, и оттуда поднялось к девушке худенькое мальчишеское лицо. Мальчик время от времени лениво подбрасывал колотые чурки в огонь; он, должно быть, уже давно этим занимался, потому что лицо у него было усталое.

— Слава богу, вы пришли, мисс Юстасия, — сказал он со вздохом облегчения. — А то я все один да один.

— Не выдумывай, пожалуйста. Я только пошла немного пройтись. Всего четверть часа отсутствовала.

— А мне показалось долго, — уныло протянул мальчуган. — И вы уже столько раз уходили!

— А я-то думала, тебе будет весело. Ты должен быть благодарен мне за то, что я устроила для тебя костер.

— Да я благодарен, только тут не с кем поиграть.

— Пока меня не было, никто не приходил?

— Только ваш дедушка. Вышел раз из дому, вас искал. Я сказал, вы пошли на холм посмотреть на другие костры.

— Молодец!

— Он, кажется, опять идет, мисс.

Со стороны дома в дальних отсветах костра показался старик — тот самый, который раньше нагнал охряника на дороге. Он вопросительно поднял глаза к стоящей на валу девушке, и его зубы, все до одного целые, сверкнули, как фарфор, меж приоткрытых губ.

— Что ты домой не идешь, Юстасия? — сказал он. — Спать пора. Я уж два часа сижу, тебя дожидаюсь, устал до смерти. И что за ребячество — столько времени баловаться с кострами, да еще такие дрова изводить! Мои драгоценные терновые корни — я нарочно отложил на рождество, а ты чуть не все сожгла!

— Я обещала Джонни костер, и он еще не хочет его тушить, — сказала девушка таким тоном, который ясно показывал, кому в этом доме принадлежит абсолютная власть. — Дедушка, ты иди, ложись. Я тоже скоро приду. Джонни, ты ведь любишь жечь костры, правда?

Мальчик посмотрел на нее исподлобья и нерешительно проговорил:

— Да мне уж что-то больше не хочется.

Старик уже повернул к дому и не слышал, что сказал мальчик. Как только седая голова деда скрылась в темноте, девушка воскликнула с досадой:

— Неблагодарный мальчишка, как ты смеешь мне противоречить! Никогда больше не будет тебе костра, если не станешь его сейчас поддерживать. Ну! Скажи, что ты рад сделать мне приятное, и не смей спорить!

Получив нагоняй, мальчик покорно сказал:

— Да, мисс, — и опять стал лениво ворошить угли.

— Побудь еще тут немного, и я дам тебе счастливую монетку, — уже мягче сказала Юстасия. — Подбрасывай по одному поленцу, а много сразу не надо. Я еще пойду пройдусь, но я буду все время к тебе возвращаться. А если ты услышишь, что лягушка прыгнула в пруд — ну, плеснулось, словно камень бросили, — так сейчас же беги и скажи мне. Потому что это предвещает дождь.

— Хорошо, Юстасия.

— Мисс Вэй, сэр!

— Мисс Вэ…стасия.

— Ладно уж. Подбрось-ка еще поленце.

Маленький раб вернулся к исполнению своих обязанностей. Он двигался не как живое существо, а скорее как автомат, гальванизированный капризной волей Юстасии, — словно та медная статуя, в которую, как говорят, Альберт Великий вдохнул ровно столько жизни, что она могла говорить, и ходить, и быть ему слугой.

Прежде чем возобновить свою прогулку, девушка постояла на насыпи, прислушиваясь. Холм, на котором стояла усадьба капитана, был столь же пустынен, как и Дождевой курган, но не так высок и более защищен от ветра еловой рощицей на задах. Вал, окружавший усадьбу и защищавший ее от вторжения внешнего мира, был сложен из толстых земляных глыб, выкопанных из рва и нарезанных квадратами. Наружной стороне вала был придан крутой уклон полезная предосторожность там, где живые изгороди плохо растут из-за постоянных ветров, а камней для сооружения стен неоткуда взять. В остальном же это место было совершенно открытое и позволяло обозревать всю долину, спускавшуюся к реке за домом Уайлдива. Справа, высоко над долиной и гораздо ближе к усадьбе, чем гостиница «Молчаливая женщина», небо заслонял смутный абрис Дождевого кургана.