Возвращение на родину

— Клайм, — сказала его мать с твердостью, — у меня, к несчастью, нет доказательств. Но если она будет тебе хорошей женой — ну, значит, плохих вообще на свете нет.

— Мама, с вами, честное слово, можно в отчаяние прийти, — раздраженно воскликнул Клайм. — А я как раз сегодня хотел устроить вам встречу с ней. Но вы мне покою не даете, каждому моему желанью идете наперекор.

— Мне больно думать, что мой сын женится бог знает на ком! И зачем только я до этого дожила… Нет, это слишком, я этого не вынесу!

Она отвернулась к окну. Дыханье ее участилось, губы раскрылись и дрожали.

— Мама, — сказал Клайм, — что бы вы ни сделали, вы всегда будете дороги мне — это вы знаете. Но одно я имею право сказать: я достаточно взрослый и сам знаю, что для меня лучше.

Миссис Ибрайт некоторое время стояла молча и вся дрожа, как бы не в силах вымолвить слово. Затем она ответила:

— Лучше? Разве это лучше для тебя — губить свое будущее ради такой сластолюбивой бездельницы? Самый твой выбор доказывает, что ты не знаешь, что для тебя лучше. Ты отрекаешься от всех своих мыслей, всю свою душу предаешь — в угоду женщине.

— Да. И эта женщина — вы.

— Как можешь ты так дерзить мне, — сказала его мать, вновь поворачиваясь к нему с глазами, полными слез. — Ты бесчеловечен, Клайм, я от тебя не ожидала.

— Весьма вероятно, — невесело ответил он. — Вы не знали, какою мерою вы мне мерите, а потому не знали и того, какой мерой вам самой будет отмерено.

— Ты отвечаешь мне, а думаешь только о ней. Ты во всем за нее.

— Значит, она этого достойна. Я никогда не поддерживал того, что дурно. И я забочусь не только о ней, я забочусь о себе, и о вас, и о том, чтобы все было хорошо. Но когда женщина невзлюбит другую, она безжалостна!

— Ох, Клайм, не старайся переложить на меня вину в твоем собственном слепом упрямстве. Если уж ты хотел связаться с недостойной, зачем было для этого приезжать домой? Сделал бы это в Париже, там оно более принято. А ты приехал сюда — мучить меня, одинокую женщину, и раньше времени свести меня в могилу! Зачем вообще ты здесь? Уж там бы и был, где твоя любовь!

Клайм хрипло проговорил:

— Вы моя мать. И больше я ничего не скажу — я только прошу прощенья за то, что считал этот дом своим. Не буду дольше навязывать вам свое присутствие; я уеду. — И он вышел со слезами на глазах.

Был солнечный день в начале лета, и вереск во влажных лощинах уже перешел из коричневой стадии в зеленую. Ибрайт дошел до верхнего края впадины, образованной склонами, спускавшимися от Мистовера и Дождевого кургана. К этому времени он успокоился и теперь оглядывал открывавшийся оттуда вид. В более мелких ложбинах меж пригорков, разнообразивших очертания большой долины, буйно разрослись свежие молодые папоротники — позже летом они достигнут высоты в пять или шесть футов.

Клайм немного спустился по склону, бросился на землю там, где из одной лощины выбегала тропка, и стал ждать. Сюда он обещал Юстасии привести свою мать, чтобы они могли сегодня встретиться и подружиться. Но эта попытка кончилась неудачей.

Он лежал в ярко-зеленом гнездышке. Папоротники вокруг него, хотя и обильные, были на редкость однообразны — целая роща машинным способом нарезанной листвы, мир зеленых треугольников с зубчатыми краями — и ни единого цветка. Воздух был тепл и влажен, как в парильне, тишина стояла немая. Из всех живых тварей только ящерицы, кузнечики да муравьи попадались здесь на глаза. Казалось, это древний мир каменноугольного периода, когда растительных форм было немного, да и те все споровые — папоротники и хвощи, и нигде ни бутона, ни цветочка, только однообразный лиственный покров, в котором не пела ни одна птица.

После того как Ибрайт пролежал там несколько времени в мрачном раздумье, слева над вершинами папоротников проплыла белая шелковая шляпка и он мгновенно и безошибочно определил, что она покрывает голову его любимой. Сердце его встрепенулось, радостное тепло охватило его всего, он вскочил на ноги и громко воскликнул:

— Я знал, что она непременно придет!

На минуту она скрылась в овражке, затем из чащи выступила вся ее фигура.

— Ты один? — протянула она разочарованным тоном, неискренность которого тут же выдал вспыхнувший на ее щеках, румянец и слегка виноватый смешок. — А где же миссис Ибрайт?

— Она не пришла, — глухо ответил он.

— Жаль, я не знала, что мы будем одни, — сказала она серьезно, — что нам предстоит такой приятный, беззаботный вечер. Ведь удовольствие, о котором не знаешь заранее, наполовину пропадает, а если его предвкушаешь, оно удваивается. Я за весь день ни разу не подумала, что ты сегодня будешь весь мой. А уж когда что-нибудь наступило, оно так скоро проходит!

— Да, очень скоро.

— Бедный Клайм! — продолжала она, нежно заглядывая ему в лицо. — Ты такой грустный. Что-то случилось у тебя дома. А ты не вспоминай. Не важно, что есть, будем радоваться тому, что кажется.

— Но, милая, что же мы будем делать? — спросил он.

— А то же, что и до сих пор — жить от встречи до встречи и не думать о завтрашнем дне. Я знаю, ты всегда об этом думаешь, я вижу. Но не надо, Клайм, дорогой. Хорошо?