Возвращение‌ ‌«Пионера»

Денис оглядел нас, будто вспоминая, пробормотал «Пионеры юные», сделал ручкой и ушел.

Я полежал некоторое время, покосился на экипаж — оба его члена изучали приборы, которые назывались просто телефонами, хотя точнее было бы, наверное, как-то вроде телевидеофонофотоаппарата, не спеша поднялся, тихонько трубя «Прощание славянки», ушел в туалет, сел на унитаз, достал письмо, открыл его и снова заревел.

Ладно хоть беззвучно, не как в первый раз — и не как Инна. Она сперва сдерживалась, хоть и схватилась за лицо, прочитала свое письмо раз, другой, вскинула мокрые глаза и стала слышной. Хлюпала и спрашивала непонятно кого: «Они умерли, да? Они умерли все давно, как Владислав Георгиевич, да? У нас нет никого совсем тут, да? Только письма, да?»

Никто к ней не подходил. Денис, как только отдал папку с письмами, привезенными его дедом от наших родственников, с которыми лично ездил объясняться, убежал в магазин, вроде как за продуктами. А мы разошлись по квартирке и рыдали каждый в своем углу, каждый над своим письмом — не так громко, но примерно так же горько.

Я-то точно рыдал. И, наверное, горше, чем остальной экипаж вместе взятый. Они хоть свои письма прочитать могли. А я не мог. Сидел и пялился. Вытирал слезы, начинал трястись и снова пялился.

Таким меня Денис и застал. Инна и Олег вроде успокоились — во всяком случае, Инну я больше не слышал, а Олега все это время и не видел — наверное, он сразу, как я сейчас, забился в туалет. А я сидел под нашим торжественным портретом в прихожей, переворачивал странички, пялился в непонятные строчки и подыхал от стыда и ненависти к себе. И когда в очередной раз саданул себе по колену так, что он занемело, Денис увидел и подсел.

— Что такое, Линар?

Я отвернулся, пожал плечами и сунул странички ему в руки. Он осторожно принял их, пробежал первый листок и спросил:

— Фэ а — это кто?

— Фая апа, тетка моя. А дау-ани — бабушка.

— «Дау-ани очень тебя любит и скучает. Она сама об этом пишет». И… что?

— Там дальше, — сказал я.

Денис поменял листки местами, осмотрел второй со всех сторон и повторил:

— И… что? Тут что-то, ну, страшное написано?

— Я не знаю, — прошептал я, отвернувшись. — Я не понимаю.

— А, — сказал Денис. — Еще и шведскими буквами… Или польскими.

— Это татарский. Раньше так писали.

— А сейчас по-другому? Нашел из-за чего расстраиваться. Можно же русскими переписать, если так понятней.

— Так не понятней, — едва не взвыл я. — Я вообще не знаю. Татарча бельмим.

— Ох-х, — сказал Денис. — Делов-то. Сейчас переведем все.

Он вытащил из кармана телефон, хотя я еще не знал, что они портативные компьютеры так называют, почиркал пальцем по замелькавшему картинками и буквами экрану и почти сразу добавил, протягивая прибор мне:

— Во, онлайн-переводчик с татарского. Можешь просто читать, и он переводить будет…

Я в последний миг удержал себя от того, чтобы оттолкнуть руку Дениса — так, чтобы шарахнуть дебильный прибор о стенку, чтобы вдребезги, чтобы не лез. Отодвинулся сам по стеночке и сказал:

— Я сам прочитаю. Выучу и прочитаю.

Денис смотрел на меня. Я объяснил:

— Дау-ани слепая почти, ей в квитанции за телеграмму расписаться трудно, а тут два листа с обеих сторон. Весь день писала, наверное, совсем глаза посадила, а я в переводчик засуну и все? Хренушки.

Я опять саданул кулаком по колену. Денис дернулся, чтобы удержать, но остановился и со вздохом упихал телефон в карман.

А я спросил:

— Я опять сирота, да? Теперь совсем? Насовсем?

Денис подергал лицом и сказал так, будто цитировал кого-то:

— Они прожили долгую счастливую жизнь. Они знали, что вы живы. Что вы в порядке. Что вы вернетесь. Они, кстати, пенсию за вас получали. Ну, какое-то время.

— Мои тоже? — спросил Олег, который, оказывается, давно стоял в дверном проеме, хребтом и затылком прижавшись к косяку и на нас вроде не глядя.

— Все должны были, — сказал Денис. — Слушайте. А пошли-ка прогуляемся.

— Чего мы там не видели? — спросил я на остатках упрямства.

— Ничего вроде, — напомнил Денис.

— Блин, точно, — сказал я и закряхтел, вставая. — Пошли. Морду только помою.

Давно наступил вечер. Что машин, что пешеходов почти не было. Но фонари горели вовсю, и магазины почему-то работали. И магазинов этих оказалось много, раз в двадцать больше нужного. Поэтому многие были почти одинаковыми и стояли рядышком, дверь в дверь — и продуктовые, и радиотоваров, и даже отдельные винные. Зато хоть тут без очередей.