Возвращение с Западного фронта

– Ведь ты все сама знаешь, Лена… У меня еще нет разрешения на работу. Я был у коллеги Гепфнера, и он пока ничего не может сделать для меня. Все это тянется страшно долго…

– Да, уж куда дольше!

– Я делаю что могу, Лена…

– Мне это известно. Но теперь я устала.

– Ухожу, ухожу… спокойной ночи…

Гольдбах притворил дверь. Он не знал, как поступить. Ворваться к ней, умолять быть с ним чуткой, выклянчить у нее ночь любви? Только одну ночь… Или?.. Он бессильно сжал кулаки. Избить, подумал он, отвести душу, отплатить за нескончаемые унижения и позор, искромсать эту розовую плоть, хоть один раз дать себе волю, не сдерживать ярости, разгромить комнату, бить и снова бить, чтобы с этих высокомерных губ срывались крики и стоны, чтобы это пышное тело извивалось на полу…

Он дрожал и прислушивался. Как же звали того клиента? Карбатке? Нет, Карбутке. Такой коренастый парень. Волосы у него росли прямо на лбу. Низко-низко. А уж лицо! Именно таким представляет себе обыватель лицо убийцы. Как трудно было добиться оправдания этого типа, доказать, что он действовал в состоянии аффекта. Карбутке вышиб своей девушке зубы, сломал ей руку и сильно порвал губу; так отделал ее, что даже после окончания следствия, то есть уже на процессе, она сидела с опухшими глазами; и все же она боготворила этого скота и была ему предана, как собака… Может быть, именно поэтому… И он, Гольдбах, все-таки добился оправдательного приговора. Это был грандиозный успех, образец мастерской защиты, «с обнажением глубоких психологических корней», как выразился коллега Кон III, поздравляя его…

Гольдбах опустил руки. Он посмотрел на стол, где лежал набор дешевых галстуков из искусственного шелка. Да!.. Он вспомнил, как тогда, в комнате защитников, в кругу коллег он красноречиво и остроумно доказал, что любовь женщины неразрывно связана с потребностью быть рабыней своего господина и повелителя. Тогда он зарабатывал по шестьдесят тысяч марок в год и покупал жене драгоценности. Теперь она их продает и тратит все на себя. Напрягая слух, он улавливал каждый шум, доносившийся из соседней комнаты. Лена укладывалась в постель. Такое подслушивание происходило каждый вечер, и он никак не мог от него отказаться, хоть и презирал себя за это. Он услышал скрип пружин, и его лицо пошло пятнами. Стиснув зубы, он подошел к зеркалу и стал разглядывать себя. Затем взял стул и поставил его в середине комнаты.

– Предположим, что дама, сидящая на третьем месте в девятом ряду, спрятала в туфлю ключ… – пробормотал он.

Он сделал девять маленьких шагов к стулу, подмигнул правым глазом, провел тремя пальцами по лбу и выставил левую ногу вперед… еще вперед… Теперь он полностью сосредоточился, представил себе Штайнера, ищущего спрятанный предмет, и выдвинул ногу еще больше…

Гольдбах стоял, освещенный красноватым светом лампочки. На стене колыхалась его жалкая причудливая тень.

В это же время Штайнер беседовал с Лило.

– Что поделывает наш Людвиг, Лило? – сказал он. – Видит Бог, я вспоминаю его не только из-за этого дурака Гольдбаха, а действительно часто скучаю по нему, по нашему малышу!

XIII

Керн и Рут переехали в Берн, где поселились в пансионе «Иммергрюн», указанном в списке Биндера. Здесь можно было прожить двое суток, не регистрируясь в полиции.

Поздно вечером второго дня, когда Керн уже разделся и собирался лечь, кто-то постучался в дверь. Он замер. Стук раздался снова. Неслышно ступая босыми ногами, он подбежал к окну. Спрыгнуть невозможно – слишком высоко; водосточной трубы поблизости нет. Керн медленно пошел обратно и открыл дверь.

Перед ним стоял очень высокий мужчина лет тридцати, с круглым лицом, водянистыми голубыми глазами и белокурыми вьющимися волосами. В руках он держал серую велюровую шляпу и нервно теребил ее пальцами.

– Простите, пожалуйста, – сказал он, – я эмигрант… как и вы…

У Керна словно крылья выросли. Спасен, подумал он. Лишь бы не полиция!

– Я в очень затруднительном положении, – продолжал мужчина. – Меня зовут Биндинг. Рихард Биндинг. Я следую в Цюрих и остался без сантима. Мне нечем заплатить за ночлег. Я не прошу у вас денег. Хочу только узнать, нельзя ли мне переночевать здесь на полу?

Керн удивился.

– Здесь? – спросил он. – В этой комнате? На полу?

– Да. Я к этому привык и наверняка не помешаю вам. Вот уже три дня, как я в пути. Сами знаете, каково ночевать на скамейке в парке. Все время мерещатся полицейские. Поэтому радуешься любой возможности провести хоть несколько часов в безопасности.

– Понимаю. Но взгляните на эту комнату! Как ни ложись, вытянуться нельзя. Так вы не уснете.

– Не важно! – с горячностью заявил Биндинг. – Как-нибудь устроюсь! Вон там в углу, например! Могу спать сидя, прислонившись к шкафу. И даже очень хорошо! Наш брат уснет где угодно – было бы спокойно!

– Нет, так дело не пойдет. – На мгновение Керн задумался. – Комната стоит здесь два франка. Я могу дать вам эти деньги. Проще не придумаешь. Вот и выспитесь как следует.

Биндинг протестующе поднял руки, крупные, красные и толстые.