Возвращение связного[1980, худож. В. Борисов]

Милан еще раз внимательно осмотрел трактор. Карбюратор был в порядке, радиатор не тронут, головки, цилиндры в порядке, и даже колпачки остались на свечах.

«Я его вспугнул, — подумал он с облегчением. — И он ничего не успел испортить. Слава богу. Эрнесту я не скажу ни слова, чтобы не провалиться сквозь землю от стыда».

* * *

Утром Милана разбудил прерывистый стрекот трактора и суматошный крик во дворе. Он выскочил в одной майке — и обмер.

Вор все-таки добился своего: трактор был испорчен. Напрасно тракторист, которого после долгих просьб выделила для Лабудовской МТС, нажимал на стартер, переводил рычаг скоростей и выжимал сцепление — двигатель не заводился.

— А ведь был в порядке! — бушевал Яно Мацко. — Он же своим ходом пришел. Карбюратор проверил?

— Проверил, — махнул рукой тракторист и устало вздохнул.

— А кардан?

Тракторист покосился на Яно, не зная, то ли ему рассмеяться, то ли разозлиться. Он уже был сыт по горло вопросами этого горе-специалиста.

— Сам ты кардан, — проворчал он и снова стал возиться с трактором. — Нет, все дело в моторе, — вздохнул он. — Если б только знать, где? Может, свечи?.. Но я ведь уже держал их в руках…

Он снова полез в двигатель, отвернул колпачок свечи и выругался. Вместо свечи он нашел клок промасленной пакли.

— Что, сгорела? — спросил Яно Мацко.

— Ты что, ослеп? Посмотри, что там было! — Тракторист сунул ему под нос паклю и вытащил из колпачка кусок замасленной бумаги. — Ловко. Умелая работа. А я-то удивляюсь, почему он не заводится?

— Кто же это мог сделать? — недоумевал Эрнест.

— И ты еще спрашиваешь? — накинулся на него Яно. — Это мы должны у тебя спрашивать!

Эрнест пожал плечами:

— Я в тракторе не ковырялся. Может, сюда какой-нибудь мальчишка совался, когда меня не было дома?

Яно с вызывающим видом сунул руки в карманы.

— «Мальчишка»! Ты слышал, что он сказал: «Умелая работа»?

Милана так и тянуло рассказать, что случилось ночью. Но ему не хотелось говорить в присутствии Яно. В конце концов, велика беда — свечка, ее ведь можно заменить. Порядочный тракторист шагу из дома не ступит без запасных свечей, и у этого они должны быть.

Но Яно делает вид, будто трактор уже пора выбрасывать на свалку. Эх ты, знаток! Вы только послушайте его: «карбюраторы, дифференциалы» — да ему только коровам хвосты крутить, а не соваться к трактору, если его выводит из себя обыкновенная свечка.

Зачем я не поймал ночью этого мерзавца? Если б я с него хотя бы шапку сдернул или рукав ему оборвал, остался бы какой-нибудь след… Постой, ведь там тогда что-то затрещало, вор зацепился за трактор и разорвал свою куртку или еще что-нибудь… Значит, должен остаться клочок ткани или хотя бы несколько ниток.

Он подошел к трактору и замер. На дифференциале он увидел лоскуток грубой темной ткани — темно-синей саржи, из которой шьют комбинезоны. Он схватил этот лоскут, сжал в кулаке. Преступник оставил след, и Милан его разыщет.

Между тем трактористу удалось запустить мотор. Значит, пока все в порядке и Эрнеста можно не беспокоить.

У Эрнеста свои заботы. Он женится.

* * *

С глаз долой, но никак не вон из сердца, наоборот: именно расставшись, они поняли, как недостает им друг друга. Возвращаясь из Братиславы по окончании курсов, Эрнест знал, что он обучен не ахти как, но зато влюблен по самые уши, а Таня… Таня ведь давно уже его любила.

Сначала они доверились Таниной маме, потом Гривковой и очень удивились, выяснив, что обе давно уже об этом знают. Гривкова, та уже откармливала гусей к свадьбе.

И в Лабудовой поначалу не было стольких разговоров, как можно было ожидать. Директорша школы и деревенский парень — довольно необычная пара, но в этом году деревня пережила уже столько перемен, столько ошеломляющих потрясений, что весть о свадьбе была ею принята довольно равнодушно.

Но всеобщее возмущение началось, когда разнесся слух, что Эрнест и Таня пойдут не в церковь, а в национальный комитет. Вместо священника их поженит Янчович, и на свадьбе не будет дружек, а только свидетели.

— Такой срам, такой позор! — отплевывались женщины, а Грызнарова так и спросила Гривкову в лоб:

— Как же ты это позволила, Маргита? Это хуже, чем у зверей…

Гривкова рассердилась не на шутку. Она выпрямилась, подбоченилась.

— А тебе-то что до чужой свадьбы? — набросилась она на Грызнариху. — Ты лучше на себя посмотри! Священник тебя венчал, органист для тебя играл на органе, а с Йожо деретесь, как бездушные псы. Еще раз услышу, как ты распускаешь язык — глаза выцарапаю!

Гривкова стояла за Эрнеста и Таню как каменная скала. Она расхваливала Таню, где только могла: и добрая, и умная, говорит — как жемчугом вышивает, а что касается работы… любая работа у нее под руками горит.

Гривкова очень огорчилась, когда узнала, из-за чего Якубикова разошлась с Эрнестом.

— Мои дети ей мешают, мерзавке! — жаловалась она перед соседками. — Если б мы подохли, она была бы рада — только б ей усесться на нашем добре.

Она ругала Павлу, но в душе спрашивала сама себя: а какая же девушка стала бы вести себя иначе? Эта сказала прямо, а другая бы промолчала, но после свадьбы дом превратился бы в пекло.