Возвращение в сказку

В дверях-то столкнулась с твоим отцом. «Чего это ты?» — спрашивает. Я заревела. Он догадался, что к чему, да Дарью как тряхнет за косы. «Ежели хоть раз еще тронешь пальцем, в дом больше не пущу и сестрой звать не буду! — кричит. — Поняла?» — «Да я пошутила, братец», — пятится Дарья. «Хороши шутки!» Да я тебе еще не все рассказала. Как затопила я печку-то, дым весь в избу пошел: забыла открыть дырку в потолке. Отец твой разобрался, что к чему. Принес снова дров, растопили мы с ним печку. А как растопилась она, поставили горшки с картошкой вариться, потом еще чугунный ведерный горшок воды для пойва скотинке. Я со сканцами-то этими и про скотину забыла. Ондрий все это сделал за меня, а когда управился со скотом, умылся, засучил рукава и взялся за скалку, а я сканцы начинкой заправлять стала. Вдвоем-то с калитками и сладили… А тут как-то осталась одна в доме. Бабушка Анисья ушла на недельку к дочке Насте. Ну тут я сукать сканцы и научилась. Правда, спервоначалу у меня получались в сравнении с бабушкиными нераженькие. Ну а потом уже, смотрю, Ондрий с Егором едят, нахваливают мои кропаши [11] и спрашивают, чувствую, не понарошку: «Которая из баб сегодня калитки-те пекла?» — «Невестушка моя», — с улыбкой ответила им старушка Анисья.

Тот случай мне был большой наукой. Тогда я еще зареклась, что ежели у меня будут дочери, так я с пеленок стану учить их домашнему-то делу. И не могу обижаться. Дочки мои и хлебы умеют печь, и калитки готовить. Правда, у Нюры, хотя она и меньшая, а получается лучше, чем у Марии. Младшенькая рукастей у меня вышла… Детей, сынок, к делам надо сызмальства приучать. Некоторые родители жалеют детей: мол, вырастут, тогда наработаются. Враки все это. Верно, сызмальства детей не надо перегружать работой. Надо, чтобы они всякое дело делали играючи. Ты спервоначалу возбуди у ребенка интерес к делу, а как желание у него появится, так уж дай ему наработаться вдоволь. Верно, человек поймет, что к чему, только тогда, когда сам своим нутром и руками к чему прикоснется. Со стороны всегда кажется тебе, что это дело, мол, меня никогда не касается. Особенно нам, людям деревенским. Мы должны уметь и жать, и пахать, и на дуде играть. Коли что я увидела и руки к чему приложила, то у меня скоро не скоро, но получилось. Скажем, вот лапти плести. Однажды я высмотрела у своего отца, как он их плетет, и шутя ему и говорю: «А я, пожалуй, тятя, тоже смогу сплести их». — «Ну попробуй!» — отвечает и сует мне в руки моток бересты. «Ты мне только помоги начать», — прошу. «На, смотри!» — говорит. Он начало сделал, а я потом быстро лапоть и сплела. До задника. Ну тут опять крутила-вертела, задник не выходит. Он опять показал. И готов лапоть. А второй уж я сама сплела без всякой помощи. Потом научилась плести из бересты всякие пузики, лукошки, игрушки.

— Да, игрушки ты плести мастерица, — говорю. — Помню, попросишь тебя зайчика сплести. Смотришь, а он уже и готов.

— Глаза, сынок, только боятся, а руки человечьи все могут. Вот ты взялся как эти ящички строить, так выходят у тебя такие баские. — Мама, поправив на голове платок, бросила взгляд на место бывшей избенки деда Еши. — Не забыть мне еще один случай. Золовка Дарья однажды говорит мне — это было в первый месяц после нашей свадьбы: «Сходи-ка, баба, — так она нас, своих невесток, звала, — намели-ка у деда Еши на жернове муки». Конечно, это дело мне знакомо. Сызмальства приходилось на ручных жерновах молоть и ячмень на крупу, горох на начинку к колобам и калиткам, овес на блины. Для каждого сорта нужна была своя сноровка. И отвечаю: «Где рожь-то?» — «На печи», — отвечает. Я в берестяной пузик наскребла курьим крылом зерно и побежала к деду Еше. «Ну, думаю, здесь-то я покажу свою прыть». Сила у меня была. Попросилась у деда Еши на жернов и без всякой передышки, насыпав ржи в жернов, стала покручивать. Раньше, прежде чем молоть зерно, бывало, пробуешь на зуб, сухое ли оно. А тут и в ум этого не пришло. Смотрю, а из-под жернова вылетают приплюснутые зерна. Хватила на зуб, а оно совсем сырое. Верно, Дарья решила снова надо мной посмеяться. Я быстренько собрала зерна с жернова в кузовок и с красным от стыда лицом побрела домой. «Что, уже и готово?» — спрашивает Дарья с усмешкой. Присела я на рундук и заплакала. Плачу и думаю: «Соберу сейчас свои манатки да уйду-ка я домой. Верно, не по дому я здесь». Тут возвращается бабка Анисья. Увидела, что я плачу, присела рядышком, положила свою руку мне на плечо и, узнав, в чем дело, не стала уговаривать меня, а стала рассказывать про свою жизнь в этом доме.

«Пришла я сюда из Нойдалы, из семьи Поваренкиных, — начала она. — Большая, дружная семья была у нас. Помню, как муравьи чуть ли не круглые сутки в поле да в лесу. Дождь не дождь, слякоть не слякоть, мороз не мороз — все на работе корпишь. Другой раз, думаешь, что уж больше и не выдержишь, а в тепло попадешь, чайку горяченького хлебнешь, и сразу оклемаешься…