Возвращение в жизнь

– Ерунда! Ты знаешь, как пил Шаляпин? А Мочалов? В этом греха нет. Грех – бездарности лезть в искусство. Такой вот тип и не пьет, и пыжится, и тужится… а… таланту-то все равно нет. Его ведь даже по литерным карточкам самому большому начальству не выдают… Талант нуждается во вдохновении. А вдохновение… – он выразительно постучал узкими ногтями по опустевшему графину и, подозвав официанта, попросил повторить заказ. – Эта истина стара, как мир…

Встречаясь с Аркадием, Виктор Дмитриевич устраивал себе отдых. В остальные же дни он, как и раньше, много работал и в консерватории, и дома, готовился к очередным концертам, писал.

Ася тоже, случалось, чертила дома. Ее радовало, что Виктор живо интересуется ее делами. Она показывала ему эскизы, сообщала о новых проектах.

– Есть решение правительства о создании около Ленинграда курортной зоны – до самых Терийок. Это будет Северная Ривьера. Ты подумай, ведь только что кончилась война…

Он любил слушать Асю. В это время она казалась ему еще привлекательнее, чем обычно, – строгие, скупые движения, милое, улыбающееся лицо. Он горячо говорил жене:

– Мы должны с тобой многое успеть сделать. Столько всяческих замыслов!.. Хочу написать несколько пьес для детей, музыку к маленьким пушкинским трагедиям, а потом… потом – симфонию о счастливом человеке… нашу с тобой симфонию… Хватило бы сил!..

В осеннее ненастье Виктор Дмитриевич, к собственному удивлению, начал замечать, что ему иногда не хватает Аркадия и его компании. Темный блеск непросыхающих луж, сморщенных под ветром, как старческая кожа, нагонял уныние. Посидеть бы сейчас за столиком в ресторане, поболтать, посмеяться.

Он сам созванивался с Черновым, и тот никогда не отказывался от встречи.

Аркадий по-прежнему бывал весел и не признавался, что переживает трудные дни. В спектаклях, в которых он исполнял центральные роли, ему стало не хватать дыхания, он еле дотягивал до конца, в последнем акте играл плохо, истощенный и немощный: душою он был глубоко в образе, а физически – бессилен. Понимая, что причиной тут – водка, Аркадий не хотел даже самому себе сознаться в этом. Его стали снимать с больших ролей. Он был оскорблен и возмущался, – известные, вековечные в театре интриги. Талантливых людей всегда стараются затереть. И пил еще больше.

Расставаясь с Черновым и возвращаясь домой навеселе, Виктор Дмитриевич всякий раз чувствовал, как в душе его поднимается тоска, досада на самого себя.

Туманная завеса отгораживала дом. С дороги виднелись только расплывчатые пятна позднего света в нескольких окнах. Силуэты высоких деревьев в саду прорисовывались неясно. И мысли были неясные, вязкие. Мучило сознание, что приходишь домой опять выпивши. Но в то же время в рассуждениях появлялась хмельная легковесность, – ведь ничего плохого, собственно, он не делает. Так зачем же и мучиться понапрасну?

У него выработалась новая привычка: прежде чем позвонить к себе, заглянуть в одно из выходивших в сад окон – что дома?

По запотевшим стеклам скользили смутные тени. Виктор Дмитриевич приподнимался на носки, видел Асю за книгой или чертежом и шел звонить уже с совсем тяжелым чувством.

Он ожидал столкновений, укоров. Но Ася, убирая ватман, рейсшину, карандаши и накрывая поздний ужин, встречала мужа без попреков. Пусть не думает, что она посягает на его независимость и хочет держать на привязи около себя.

От ее молчания и непримиримо сведенных бровей становилось еще стыднее. В поведении жены Виктору виделся молчаливый запрет. Недовольный собой, он слишком много и нескладно говорил, неуместно и принужденно смеялся. А отмалчивавшейся Асе чудилось, что постепенно она начинает терять что-то хорошее и радостное. И как она ни старалась, она не могла изжить в себе это ощущение.

– Виновата осенняя тоска, – пытался оправдаться Виктор.

«А зимой что будет причиной?» – огорченно думала Ася.

Ася не заметила, как наступила зима, – она появилась тайком. Ночью выпал снег, и тополь около крыльца начал густо осыпаться. Казалось, что вокруг дерева несметными стаями прощально кружат маленькие птицы. Листья тревожно стучались в окна, словно это птицы на лету чиркали по стеклам острыми концами своих легких крыльев.

Чуть свет Ася проснулась от этого непонятного, волнующего шороха.

Выходя на работу, она взглянула на дерево. Ветер утих. Прозрачное морозное утро было пронизано ярким, холодным светом. Вздрагивая, все еще падала и падала последняя листва. И странно и печально было видеть на ослепительно чистом снегу совсем еще зеленые, но уже мертвые листья.

– Вот и зима, – сказала Ася, и тотчас подумала о Викторе: «А что она принесет?»

Редкое солнце, темное небо, приглушенные мягким снегом шаги. Зима. Изменчивая ленинградская зима. Бесконечно длинные ночи.

В лунном свете жестким, колючим блеском искрились от инея железные ограды вдоль домов. После того как уходил в город последний трамвай, на Крестовском наступала такая тишина, что сквозь сон, казалось, слышно, как опадает с ветвей сдуваемый ветром снег.