Возвышение Коли Ноликова

— Но почему сначала числа?

— Слова подразумевают количество. Как объяснить количественные понятия без счёта? Лишь освоив число, ёж познает и букву! Я сейчас рассказываю вам не свою мудрость. Это всё содержится в работах дяди Славы. Сельское хозяйство — только одна область, знание которой он блестяще перед вам проявил. Он у нас скромный и не говорит сразу всего. Я вас очень попрошу — не судите сразу, вначале узнайте. Мы тут не в робинзонов играем, у нас всё научно. И если колония ежей не служит вам очевидным подтверждением, то, может быть, вы останетесь у нас и сами всё попробуете, включитесь в нашу работу?

Дария встала и вернулась в избу. Николай вытянул ноги, хрустнул шейными позвонками, разминаясь. Мягкий голос из темноты предупредил:

— Завтра в бане вас порешат.

3

С ночи и почти целый день шли Ноликов и Горемысл. Поляны в лесу — как озера травяные. Обходили болото. Снаружи березовая роща, а внутри топь гнилая. Ступит зверь лапой, и в ямке темной снизу быстро поднимается вода — оттуда зверь и пьет. Потом всё больше стало камышовых лугов. Застыли волнами кочки, невидимые в острой поросли сухого аира да камыша. А тронешь балаболку на верхушке, так и сыплется прахом, летит на ветру.

Уже солнце показалось новой медной монетой, когда выбрались к узкой реке. Тот берег был выше, суглинный, поросший сверху мятликом, чередой да свечами прошлогоднего коровяка. По гребню шел мачтовый сосновник, густой и нестройный — за стволами передних деревьев будто черная стена. Несколько берез подле приютились, дребедя мелкой листвой и шурша сережками.

Через речку — не мост, а бревна в дно вбиты, срубом кверху. Через пни эти волны слюной перекатывают, скользко наверное. Хочешь перейти — скачи.

— Вот так препятствие! — сказал Горемысл.

— Нам именно туда надо? — спросил Николай.

— Раньше тут мосток был. Это видно основы его остались. Придется или так, либо вплавь.

Лезть в холодную воду не хотелось. Ноликов встал на руки, чтобы лучше чувствовать, и медленно, раскачивая ногами в воздухе, перебрался на другую сторону. Там же, вскочив, крикнул Горемыслу:

— Будьте добры, чемоданчик-то мой захватите!

С молитвою, воздев глаза, не шел — а словно разом, вдохновленно ступил и перешагнул Горемысл речку. И назад оборотившись, печально молвил:

— Об утрате истинного моста скорблю.

Получасом позже скорбь его усилилась. Вместо скита, в плоской сырой ложбине, где в древность было озеро, путников встретили остовы из обугленных балок. В руинах сидел благообразный старик, с прозрачными синими глазами. Одет в черное одеяние, подпоясан веревкой, на голове скуфейка.

— Приветствую тебя, Феоклист! — так обратился к нему Горемысл, — Открой нам память свою, дай испить чашу горя с тобой до самого дна!

Сели, старец подвесил над костром кипятить дырявый чайник, из которого вода капала и шипела, погибая в пламени. Рассказал Феоклист, прозванный Зимородком, что год тому скит разорил отряд лесников, прискакавший верхом на бегунах. Спортсмены высшего разряда — это было видно по дорогой шерстяной форме, по ровному темпу и дыханию. А лесники у них на закорках — камуфляжные комбинезоны с наплечниками, в руках бензопилы, на глазах очки для плавания. Как зачали они скит жечь-разорять!

Из подвалов — вот силища-то! — выбрасывали бочки с капустой, огурками солёными, грибами и катали их по земле под стоны и плач монахов. Пожгли все свечи забавы ради! Картошкой играли в бесовское жонглирование, непотребно кривляясь. Один лесник бросал кочан капусты — другой лесник на лету разрубал его пилой и потешался: "Вот как надо заготавливать!".

— Мёд не трожьте, мёд! — инок Савелий закрывал собою вход в медвяной амбарчик. Оттолкнули его бегуны, выбили дверь, мёду наелись в впали в бешенство. Даже лесники не могли с ними совладать. И такое бесчинство продолжалось три дня кряду.

После сего, большинство монахов оставили разоренное хозяйство и отправились искать лучшего пристанища, не внемля словам Феоклиста о ниспосылаемых испытаниях. Так остался старец один меж развалин царства благочестия и преуспеяния. Но скоро нашел себе душу родственную, выискался приятель и учитель.

В самом глухом буреломе, где белка не скачет — негде ей между сучьями протиснуться — обитал подвижник Мефодий Срамной. Был у него мешок желудей, съедал их старец по одному в день и был совершенно сыт. Пил капли дождевые, а в вёдрышко собственный пот. Солон, да свой. День и ночь проводил он в старой звериной норе, на ложе из веток, иногда выбираясь на свет почитать книгу.

К этому-то старцу и повёл Феоклист гостей за мудростью. Горемысл баял Ноликову:

— Я сперва хотел, чтобы Зимородок тебе о царе и о Главмаше, но раз уж сам Феоклист над собой чужую мудрость признает, то последнюю наперед выслушать надо.