Возвышение Коли Ноликова

— Сначала молоко в блюдце налей и понаблюдай. Змеи молоко любят.

Косых так и сделал. Была уж осень спелая, наливались на огороде кабаки, тяжелели яблони, груши, лист желтел. И рано утром встретил Косых у себя в саду не змею, но громадного червя. От испуга взмахнул Косых на него лопатой, но застыл, услыхав человеческий голос:

— Старым я похож на валенок, юным пловчихе в шапочке подобен, а младым выгляжу как червь, разгадай меня!

— Ты кто?

— Макар. Был я обычной гусеницей плодожорки яблонной, химикатов отведал особенных и остановился телом в развитии, но ум мой дальше пошел и уразумел я, что оставаясь дальше в яблоке, найду погибель свою. Покинул аз яблоко и отправился странствовать из сада в сад.

От плода к плоду рос Макар, наливался силою. На даче профессора Грыжова попал в дом, там библиотека. Макар выучился читать. Всю зиму, пока хозяев не было, сбрасывал с полок книги, листал, сокращаясь. Открывал для себя мир. И задумался — а как быть дальше? Если раньше велика была вселенная, то теперь сосредоточилась она до размеров частного сектора, которого Макар не мог покинуть. А хотелось — дальше, больше! Жажда жизни обратилась влачением. Ползая из сада в сад, Макар прибился к участку Косых, где обрадовался деревьям, свободным от враждебной химии.

В Косых проснулся ученый:

— Я покажу тебя миру, а мир покажет тебе себя! Отправляемся в Академию наук!

— Нет, — опечалился Макар, — Там погубят меня. Хочу жить в обществе незаметно. Может быть, в чьей-то квартире.

Косых с дачи перебрался домой и вместе с банками, склянками и свежими овощами тайком пронес чудесную гусеницу. А потом соседи стали примечать за Косых странное. Перестал здороваться, или на приветствие глупо улыбался. Делал зарядку на балконе, чего раньше за ним не водилось. А потом взял и съехал, поменяв квартиру на комнату в коммуналке, а заодно фиктивно женился и, взяв фамилию жены, стал Панафёдовым.

Рассказывал это Заречному с улыбкой, так что понял тот, кто перед ним. Схватил целитель Панафёдова за горло и крикнул в глаза:

— Вылезай! Отпусти учёного!

Изо рта старика высунулась тупорылая трубка с ножками снизу и пихнулась Заречному прямо в глотку. Того вдруг осенило. Панафёдов нарочно ему рассказал. Старое-то тело износилось, новый дом нужен. Почувствовал во рту щекотное шевеление. Одной рукой гусеницу схватил, а другой начал Панафёдова отталкивать. И стояли два человека против друга, и огромная змея между ними, соединяя. Заречному зубы сомкнуть бы, тщится! Но пересилил, и так назад к стене, сокрушая табурет, отлетел, а Макар треснул, напополам разорванный. И одна часть его затихла у Заречного меж челюстей, а со второй, наружу торчащей, Косых, руками шаря, упал на пол.

Теперь он работает сторожем в Академии наук. О том, что было с ним эти годы — ничего, говорит, не помню. Пишет книгу о варенье.

Заречный же, гусеницу из себя вытащив, услышал ее прощальные слова, полные злобы:

— Жаль, братца моего убили, из головы выковыряли, одна барышня, лоботомию себе сделала, или то братец сам с собой кончил, вот не знаю. А то бы пришел братец и всем вам тут показал!

В этом месте рассказа Фокин воскликнул более к прочим столпившимся вокруг целителя, нежели к самому Заречному:

— Это мне хорошо знакомо! У меня тоже есть старший брат, который вступается, если против меня совершается несправедливость!

— О какой несправедливости в моем случае идет речь? — возмутился Заречный, — Ко мне в рот лезет огромная гусеница, чтобы подчинить мой разум, и я должен это спокойно терпеть?

— Ради науки, дорогой мой! — Фокин махнул рукой, — Я думаю, что и Косых впустил червя в себя добровольно, чтобы поставить на себе эксперимент во благо всего человечества. Контакт человека и насекомого наконец состоялся!

— Ты сам насекомое, я тебя сейчас прихлопну, — пообещал целитель, но Фокин юркнул в толпу.

10

Бубновы сидели утром на кухне и под говор телевизора завтракали — чай, хлеб с маслом, макароны, колбаска. А их трехлетний сын Борька развозил по тарелке кашу. Бабушка его упрашивала:

— Ложку за папу. Ложку за маму.

Сын ее, Бубнов, любяще взглянул на чадо, потом на жену. А она коснулась его плеча и сказала:

— В новостях, когда ты в туалете был, диктор сказал, что жить стало лучше.

Засияли глаза у Бубнова:

— Значит, беспокоится о нас царь-батюшка, народный радетель, болит у него душа за народ. Вот этот стол, — указал рукой на стол, — Кем нам даденный?

— Царем-батюшкой! — брякнуло дитё и рассмеялось.

— Правильно! — Бубнов задорно и точно нажал ему на кончик носа.

— Что мы без него? — продолжал, — Он и хлеб, и работу нам дает. Помнишь, мама, как раньше-то было?

— Помню, — вздохнула мать, — Отец твой с утра до вечера… А ты еще маленький тогда…

— И потом — как всё переменилось!