Возвышенное. После падения. Краткая история общего чувства

Поэтому выживший зачастую лишь механически следует процессу жизни, минимализуя свое существование. Мгновения сейчас повторяют себя, захваченные в единую формулу опустошения, они опустошаются, делясь на все менее и менее устойчивые атомы существования после. Минималистское и совершенно прозрачное существование, где человеческое почти упразднено, снижено до посмертных гримас странных персонажей.

Парадокс выжившего в том, что он испытывает чувство возвышенного, становится возвышенным лишь тогда, когда вытесняет травматическое переживание, тем самым завершает событие повторным его переживанием, выходя из него. Или, совершенно напротив и еще более радикальным образом: то, что было, того не было. Раз я выжил, то нет никакого после. Многие узники концентрационных лагерей пытались восстановить свою жизнь исходя из того, что было до, стирая после как свидетельство чудовищного провала в собственной жизни. Из до (долагерной жизни) выстраивалась старая идентичность, на которую и нужно было опереться, чтобы уничтожить это «после». И это не просто вытеснение – это полный запрет, налагаемый на то прошлое, которое переживалось как неслыханная для индивида утрата человеческих качеств. Выйти из «после» и закрепиться в «сейчас», – на этом обратном переходе только и может проявиться чувство возвышенного. Эффект полной анестезии, то, что Делёз называет опустошением, которое он рассматривает как упразднение возможного (Бога, будущего, личного единства, Смысла и пр.).

Не вкус или иерархия вкусовых впечатлений управляет реальностью, не давая ей проявиться так, как она может, а возвышенное, это странное чувство, которое будто бы сначала повергает в ужас и боль, но затем примиряет со свершившимся и даже эстетизирует объект страха. И как только мы начинаем судить о том, о чем судить невозможно, мы приводим происшедшее событие к забвению, тесним его в архив непережитого. Можно сказать, что событие еще не произошло, а уже вытеснено. Способность судить все время пересекает пути способности чувствовать, ради ее полной анестезии[209]. Сила механизмов забвения отражает динамику вкуса, – отношение к жизни как удовольствию/неудовольствию. Вкус развивается в сторону забвения всего того, что может нарушить равновесие удовольствия от жизни. И чем более он представляет себя изысканным, чем более он навязывает себя в качестве критерия, тем более способствует устранению чувства современного, подтачивает веру в возвышенное чувство. Быть возвышенным осуждается с точки зрения прагматики вкуса.

Объекты страдания визуализированы и повторены, все они уже исчерпали свою функцию событийности и теперь, вновь повторяясь в бесчисленных вариациях, они не несут нам никаких сообщений о реальности происходящего. Забвение происходит, буквально, на наших глазах.

Возвышенное – это фикция переживания. Можно быть возвышенным лишь по отношению к тому, что уже пережито и не нуждается в дополняющем или повторном переживании. Понятно теперь, что по отношению к Событию нельзя применять эквивалент вкуса, поступать так – это значит само событие представлять в терминах вкусовых предпочтений (пускай даже это будет «абсолютное произведение», вне оценки и вне вкуса). Событие, после которого нельзя жить, как жили, не может быть объектом эстетического удовольствия, игрой вкусовых эквивалентов, ведущих, в конечном итоге, к забвению его истинной природы. Так и остается загадкой, где и когда, в какой мере и с какой интенсивностью может проявляться чувство возвышенного, и что оно, проявляясь, обнаруживает в нас – может быть, оно проявляет в нас возможность пережить даже то, что не может быть пережито и с чем смириться невозможно?