Возвышенное. После падения. Краткая история общего чувства

Надо сказать, что сегодня эта группа теряет свой вкусовой эквивалент, он маргинализуется, уступая место новой социальной мимикрии: отказу от вкусового варварства и переходу к более утонченному эстетическому дизайну жизни, в котором респектабельность, открытость, щедрость (меценатство) и многие другие виды легитимации становятся основной целью. Вкус или, точнее, проявление вкуса к жизни как эстетической форме и есть один из возможных, хотя и не главных способов общественного «предъявления денег», а в широком смысле той легитимации, которую общество приветствует и ожидает. Стать честным и законопослушным предпринимателем – это лишь всего-навсего проявить вкус к прекрасному (уважение к Истине и Добру, если использовать платоновский словарь прекрасного). В глазах контрреформационного большинства начинают вырисовываться гуманитарные и достаточно привлекательные формы современного капитала. Именно в такого рода легитимации, которая не позволяет проявлять свой «личный» вкус столь демонстративно и в таких объемах потребляемой роскоши, и проявляется новая стратегическая игра. Я думаю, впервые с изменением вкуса начинается новое отношение к деньгам. Деньги – не то, что тратится, а то, что инвестируется, вкладывается, сохраняется в другой форме, увеличивающей их возможную ликвидность; их значение как основного средства учреждать вкус возрастает[204].

Следующая группа или прослойка внутри реформаторского класса – это уже чистые игроки. Но и они, будучи сегодня настоящими вершителями жизни, не являются, в сущности, законодателям вкуса даже внутри того сообщества, которым они руководят. Это главы банков, крупных фирм, холдингов, депутаты, крупные чиновники. Их цели можно даже определить как стратегические. Тем не менее бизнес рассматривается ими в основном как игра. Эта прослойка, вышедшая из различных слоев советского общества, никогда не старалась соответствовать ценностям преступных сообществ и лишь использовала их для достижения своих личных и корпоративных целей (корпоративные цели могут рассматриваться достаточно широко, как цели «бизнеса»).

Представленные карты, которые дают некоторую ориентацию в культурной среде, позволяют бросить целостный взгляд на те «новые» общественные страты, где могут сформироваться и формируются суждения вкуса. Но они еще пребывают в пассивном, даже инертном состоянии, а тот страт (средний класс), в котором прагматическая тональность формирует эстетическое чувство – искусство жить, – отсутствует, или, точнее, он еще не обрел достаточной массовости и влияния и пока складывается из других стратегий жизни, к которым можно отнести и стратегии выживания, и стратегии бытия-в-риске, которые не нуждаются в воспитании вкуса.

4. Жить-выживать. Выживание – это существование на границах удовлетворения естественных потребностей, необходимого для существования[205]. Есть ли искусство выживания? Бесспорно. И оно предшествует искусству жить, а иногда даже служит схемой и корпусом правил, необходимых для того, чтобы развить в себе полное чувство жизни. Но оно недостаточно в качестве искусства жить, хотя это тоже умение и тоже достаточно тонкое и изощренное техне. Но выживать – это еще не жить. Выживание само по себе всегда как бы колеблется перед страхом утратить жизнь, и тем самым искусство выживать – это продление жизни в тех условиях, в которых она становится невозможной. «Выбиться в люди», или бальзаковская мифология парвеню, разве это не попытка «присвоить» жизнь, вопреки тому, что делает ее невыносимой? Не выжить, чтобы потом жить, а жить так, как если бы выживание было целью самой жизни. Не получение удовольствия от жизни, а отрицание жизни как цели существования. Недооценка и проклятие жизни. Выживающий или выживший пренебрегает ценностью жизни, поскольку он уже был за ее границей, пренебрегает в том смысле, что не придает ей больше никакой ценности, хотя бы отчасти сравнимой с той волей к власти над жизнью, которая остается главной в техне выживания.

Бомж. Новейшая эстетика безобразного. Литература, как и наблюдаемые ныне социальные типы, показывает переходность стилей жизни: ребенок-беспризорник, бомж, киллер… Так, бомж не совершает никаких значимых действий, он безымянен, он социальное ничто, так же как киллер, – тот тоже безымянен, социально неразличим, он повсюду и нигде. Но где-то на границах жизни эти две фигуры пересекаются[206].