Возвышенное. После падения. Краткая история общего чувства

Дерзко нависшие, как бы грозящие скалы, громоздящиеся по небу тучи, надвигающиеся с громом и молнией, вулканы во всей их разрушительной силе, ураганы, оставляющие за собой опустошения, бескрайний, взбушевавшийся океан. Огромный водопад многоводной реки и т. п. – все они делают нашу способность к сопротивлению им ничтожно малой в сравнении с их силой. Но чем страшнее их вид, тем приятнее смотреть на них, если только мы сами находимся в безопасности; и эти предметы мы охотно называем возвышенными, потому что они увеличивают душевную силу сверх обычного и позволяют обнаружить в себе совершенно другого рода способность сопротивления, которая дает нам мужество померяться (силами) с кажущимся всемогуществом природы (курсив мой. – В. П.)[108].

Следовательно, в виду надо иметь конец всякого времени, притом что продолжительность существования человека будет непрерывной, но эта продолжительность (если рассматривать бытие человека как величину) мыслится как совершенно несравнимая со временем величина (duratio noumenon), и мы можем иметь о ней только негативное понятие. Такая мысль содержит в себе нечто устрашающее, приближая нас к краю бездны, откуда для того, кто погрузится в нее, нет возврата («Но его крепко держит вечность в своих властных руках в том суровом месте, из которого никому нет возврата» – Галлер); и вместе с тем она притягивает нас, ибо не в силах отвести испуганного взгляда («nequeunt expleri corda tuendo», «…и сердца не могут насытиться видом/… (Глаз ужасных…)» – Вергилий). Она чудовищно возвышенна; частично вследствие окутывающей ее мглы, в которой сила воображения действует сильнее, чем при свете дня (курсив мой. – В. П.)[109].

Итак, описание строится как ряд отдельных картин: скалы, тучи, гром/молния, вулканы, ураганы, океан, водопад и т. п. Но вот что интересно: если мы движемся в одном направлении за догоняющими друг друга образами (читая их слева направо один за другим), то единое целое складывается как определенное настроение, вызываемое перечисляемыми природными явлениями, каждое из которых предмет пейзажного реквизита. Но если мы начинаем движение в обратном направлении, то, конечно, уже ни один из образов не может быть прочитан вместе с другими (действительно, если это ураган, то «ураган», если извержение вулкана, то «извержение вулкана»). Каждый из них получает автономность именно за счет того, что ни один из соседствующих не может сосуществовать рядом с ним в природе. Однако кантовские примеры пейзажных образов таковы, что вы нигде и не найдете развернутого описания хотя бы одного пейзажа, который мог хоть как-то помочь постичь возвышенное в природе; каждое описание частично, дается в виде наброска (к тому же Кант не ссылается на современных ему живописцев). И разум – это рамка отображения природы, конечное перекрывается бесконечным, природа, что примиряется, отображаясь в разуме, и есть Природа, над которой мы имеем власть как разумные («божественные» или «одухотворенные») существа, и другой нет. Чтобы возвышенно воспринимать, мы должны смотреть иначе, чем смотрим, т. е. возвышенно, это если не порочный, то, во всяком случае, замкнутый круг восприятия: