Впереди дальняя дорога

Каждый день бывал трудным. Однако все тяжелое, в конце концов, забывалось.

У нашего уральского поэта есть такие стихи:

Шли — в скалах тропы пробивали,

шли — молча падали в снегу,

на каждом горном перевале,

на всем полярном берегу.

В мороз, работая до пота,

с ознобом мучась, как в огне,

здесь узнавали, что работа

равна отвагою войне.

Мы здесь горбом узнали ныне,

как тяжела святая честь —

впервые в северной пустыне

костры походные развесть.

Это про нас!

После таежной жизни всякие неприятности в моих шоферских поездках казались пустяковыми.

Первое время кондукторшей с нами ездила белокурая смешливая Зина.

Мне казалось почти неправдоподобным, что такая махонькая девчонка уже замужняя женщина. Что она может смыслить в семейной жизни? Ей бы еще в куклы играть.

Зина к своему семейному положению относилась по-детски, ребячливо. Она все еще, хотя замужем была полтора года, любовалась тонким обручальным кольцом на маленьком пальчике с розовым ноготком. Простодушно и мило делилась с нами, какой у нее хороший Вася, как беспокоится о ней, с каким нетерпением ожидает ее возвращения из поездок. Я видел этого Васю. Он всякий раз приходил к автовокзалу встречать жену и терпеливо маялся у ворот, пока Зина отчитывалась в билетах и сдавала кассиру деньги. Он — плечистый, большерукий, с закопченным лицом кузнеца. Она — маленькая, хрупкая, беленькая. Они уходили, трогательно взявшись за руки.

Смешно Зина говорила. «Да не аркай ты, надоел»,— останавливала она какого-нибудь не очень трезвого и шумного пассажира. «Ох, и драча вчера на нашей улице была!» — сообщала нам Зина. Двугривенные она называла двадцатчиками, гривенники — десятчиками. Слушать ее речь, пересыпанную такими самобытными словечками, было просто наслаждением.

Не успел я еще как следует привыкнуть к Зине, как вдруг она сообщила, что выезжает с нами в последний рейс.

— Что случилось?

Розовенькие щечки Зины полыхнули ярким огнем.

— В декретный ухожу.

— Что? — не понял я.

— Скоро у нас будет маленький,— пояснила Зина, покраснев еще жарче.

Только теперь я обратил внимание на ее округлившуюся талию и понял, почему она носит такое широкое пальто.

— На крестины позовешь? — пошутил я.

— Конечно,— застенчиво улыбнувшись, кивнула она.

— Значит, больше не увидимся? — мне было жаль расставаться с нею.

— Почему? Скоро опять вернусь. Мне эта работа нравится. Лучше, чем в городских автобусах. Мы так и с Васей решили. Устрою маленького в ясли и вернусь. В автобазе обещали сохранить за мной место.

На конечной станции мы с Сергеем Ивановичем Голубевым сговорились купить нашей кондукторше подарок. Голубеву было лет тридцать пять. С ним у нас установились добрые отношения. Человек он был спокойный, строгий во всем, что касалось работы, несколько даже педантичный. Я знал, что у него трое детей, живет он в маленьком собственном домике на окраине города.

В единственном универмаге мы порядком потолклись в отделах, не видя ничего особенно интересного. Остановили свой выбор на комплекте целлулоидных игрушек и наборе пластинок новых песен. В придачу купили плитку шоколада.

Этот подарок и вручили Зине. Она застеснялась, опять раскраснелась и начала энергично отказываться.

— Зачем вы? Не надо!

— Бери! — грозно предупредил я.— Не возьмешь — трахнем пластинки о мостовую. Только брызги полетят.

Она испугалась и приняла подарок.

— Рожай парня или девчонку, не меньше чем на десятчик килограммов,— пожелал Голубев и засмеялся.

5

В следующий рейс с нами поехала новая кондукторша.

Вместе с нарядчиком она появилась в самую последнюю минуту перед отправлением в рейс, мы уже начинали нервно посматривать на часы. Молодая стройная женщина, в красивом пальто, с синими глазами.

Нарядчик коротко представил:

— Знакомьтесь, ребята... Будет в вашей бригаде вместо Зины. Не очень обижайте... Сизон... Не ошибаюсь с фамилией? — спросил он кондукторшу, заглядывая в свою записную книжку.

Она не ответила ему и уверенно, поочередно протянула каждому руку.

— Антонина Константиновна Сизон,— назвалась она.— Можно и коротко, Тоня. Устраивает? — и доброжелательно улыбнулась, словно желая с первой минуты знакомства установить короткие отношения.

Ладонь у Тони была суховатая, пожатие сильное и решительное, пожалуй, намеренно решительное. Пушистые волосы, собранные в большой узел, слегка выгорели и курчавились, лицо было смуглым, как у человека, недавно вернувшегося с юга.

— Задержала вас? — спросила она.— Извините, не по своей вине. Оформляли долго. Денежно ответственная должность,— и засмеялась.

Голос звучный, глубокий, чуточку низковатый.

Она опять приветливо улыбнулась нам и легко поднялась в автобус. Голубев подмигнул мне.

— Хороша краля? Откуда такая взялась? Видно, из новеньких. Не видел ее раньше.

Я вел автобус первый отрезок пути. В зеркальце, укрепленном вверху кабины, иногда видел Тоню в узком проходе между кресел, в зеленом с какими-то квадратными рисунками платье, слышал ее спокойный голос, когда она разговаривала с пассажирами, отвечала на вопросы.