Впереди дальняя дорога

Я рассказал ей о странном поведении нашей кондукторши, обрисовал ее внешность.

— Может, дочь Константина Григорьевича? — неуверенно предположила она.— В самом деле, отчество совпадает. Мельком видела несколько раз на нашей улице. Однажды встретила пьяную. Рассказывали о ней много плохого.

— Плохого?

— Да. Чему ты удивляешься?

— Как-то не вяжется... Константин Григорьевич о ней ничего не говорил?

— Не слышала... Наверное, ему не очень приятно вспоминать такую дочь. Поговори с папой. Он ее лучше знает.

Я пошел к нему.

Отец воткнул в землю лопату, которой окапывал яблоню, и удовлетворенно оглянул сад.

— Помочь?— спросил я.

Его, наверное, удивило мое неожиданное трудолюбие.

— Спасибо,— сказал он, отказываясь от моих услуг.— На сегодня хватит. А ты отдыхай.

— Давай помогу,— настаивал я, отбирая у него лопату.— Немного покопаюсь. Не очень устал, рейс прошел по-хорошему.

Отец стал помогать Дениске, наваливать в тачку сухие ветки.

— Как зовут дочь Константина Григорьевича?— спросил я.

— Что такое?— Отец поднял на меня настороженные глаза.— Почему тебя это интересует?

— Ты ответь. Есть дочь? Как ее зовут?

— Есть... Антонина.

— Почему же ее фамилия Сизон?

— По мужу.— Отец почему-то оглянулся и с тревогой спросил:— Где встретил? Что с ней?

Я коротко рассказал. Отец слушал внимательно.

— Она,— решительно подтвердил он.— Конечно, она. Эх, головушка беспутная.

— Почему беспутная? — спросил я, поражаясь единодушию отца и Ленки.

— Почему, почему,— ворчливо сказал он.— Тут много всяких почему. Рассказ долгий.— Он оглянулся на Ленку и Катю.— Пойди-ка, Дениска, к девочкам,— отправил он внука.— А мы с тобой присядем, что-то ноги не держат.

Мы прошли к столику возле сиреневых кустов, где обычно коротали вечера, и присели.

Невеселым был рассказ отца о Тоне.

— Вот как все было...— сказал отец и задумался, видно, восстанавливая подробности.— Такое война наделала... Говорил тебе, что жену Константина убило при бомбежке эшелона. Главное, она к нему и приехала-то только за месяц до войны. На новом месте пожить им почти и не пришлось. Дети же их попали в детдом. Двое у них было: Тонюрка — первенец, и Петюшка — погоди-ка, конечно, на год тебя старше. Да, ты в тридцать восьмом родился, Петюшка в тридцать седьмом. А Тонюрка — года на два помоложе нашего Бориса. Родных и близких у Базовских не было. Так что детей никто и не искал.

Он покачал головой.

— Долго мы о Базовских ничего не слышали. Думали, что никого в живых не осталось. И вдруг откуда-то с Дальнего Востока явилась дочка Константина. Сразу даже не поверили, что она его дочь. Красавица, в мать. С большими деньгами. Купила возле нас дом, в котором и сейчас Константин живет. Прошло немного, появился возле нее жиган. Собой видный, только глаза, бегающие и желтые, как у тигра. По фамилии Сизон. Жили они скрытно ото всех. Ворота и калитка у них всегда на запоре. Дружбы с соседями не водили. Улица для них вроде пустая. Болтали о них много всякого... Вроде того, что разные темные личности гостят. Поживут приезжие дня два-три, все больше мужчины, уедут. Им на смену другие являются. Пиры задавали чуть не каждый вечер. Эту Антонину не раз выпившей видели. Жалко ее было. Состоялся у нас с ней однажды большой разговор. Ведь Костя близким мне человеком был. Не мог я смотреть спокойно, что с его дочерью творится.

Отец скорбно задумался.

— Ничего путного из того разговора не получилось,— вздохнул он.— «Не суйте свой нос в мою жизнь»,— вот что мне посоветовала Антонина. Развелось, говорит, таких советчиков, как блох в жаркое лето. Вот как отрезала! Видать, не медом все те годы питалась. Озлобленная, вся даже задрожала. Вижу, и слезы могут брызнуть. «А про отца не поминайте. Где отец? Так что уж молчите». И пришлось замолчать... Дошли до нас известия, что был Константин в плену, потом уехал работать на Север.

Года два она тогда здесь прожила. Раз встретил ее на улице ночью. Платок сбит, кофточка порвана, через всю щеку царапина. Уперлась головой в ворота и плачет. Подошел к ней. Она успокоиться не может. Винищем от нее несет. Предлагаю домой пойти — отказывается. «Куда угодно, только не домой». Привел ее к нам, лето стояло, уложил в сарае. Не хотел ее в таком виде нашим показывать, пожалел. Утром встал пораньше, хотел на нее взглянуть, а ее и след простыл.