Впереди дальняя дорога

Помню сидящим себя в вокзальном ресторане. Наверное, я держался прилично. Мне и тут дали выпить. Мои соседи все время менялись. Они присаживались к столику, торопливо что-то заказывали, спеша к поезду. Самые разные люди. Два солдата, взявшие на двоих стакан вина. Трое приятелей, распивших на прощание бутылку шампанского. Парень, провожающий девушку в командировку. В руках она держала букет красных цветов. Когда подсел загулявший пожилой мужчина, в грязноватой рубашке, с обесцвеченными глазами, я поднялся и вышел на платформу.

Торопливая вокзальная жизнь обтекала меня. Я был, как камень в реке, которого омывает вода. Все бежало мимо.

На вокзале в Крутогорске я направился к дверям буфета. Оттуда навстречу вывалились трое парней. Я их сразу признал. Приятели Маиры.

— Поздно,— пожалели они меня.— Закрывается буфет.

— Ребята,— взмолился я.— Помогите... Можете?

— Сообразим,— сказал сочувственно рослый.— Друзей надо выручать. Давай деньгу.

Я протянул бумажку в двадцать пять рублей.

— На все? — одобрительно спросил он.— Крупно пошел.

Он исчез в дверях буфета, а мы вышли на улицу.

Мы уселись в маленьком садочке на старых шпалах. Рослый явился с бутылками, стаканом и пакетом лимонного мармелада. Бутылка и стакан пошли по кругу. Я даже не соображал, что пью. Мне стало легче, что я не один.

— Ребята,— сказал я миролюбиво.— По-честному, кто вы?

— Мы? — Рослый засмеялся, сверкая зубами.— Мы — тунеядцы.

— Брось,— остановил его маленький и рыжеватый.— Рабочие... Не хуже других.

— Какие вы рабочие,— озлился я.— Самые обыкновенные подонки.

— Тебя не хуже,— возразил рыжеватый.— Ты за баранкой и я за баранкой. Ты — автобусник, я — автокарщик. Может, видел — молоко, овощи по ларькам развожу.

— Гниды вы, а не рабочие,— держался я своего.

— Ребята,— предупредил рослый.— Дружинники... Мы поднялись.

Я презирал их, но страшным казалось опять остаться в одиночестве.

— Еще можете? — спросил я, вытаскивая деньги.

— Подожди,— сказал рослый.— Мы тебе еще должны. Есть тут рядом берлога. Пойдешь?

— Показывай дорогу...— Рослый начинал мне нравиться. Смотри-ка, деньги не зажулил.— Ты — хороший парень,— сказал я ему и потрепал по плечу.— Только постригись.

— Мешают? — он поправил волосы. Я засмеялся.

— Носи на здоровье.

Берлогой оказалась крошечная комнатенка в доме барачного типа.

— Канарейки, принимайте гостей! — бодро приветствовал рослый двух девушек.

У «канареек» были явно потрепанные крылышки. Одна — крашеная блондинка, а у другой — голова черненькая, в мелких кольчиках, как в шкурке молодого каракуля. На столе, накрытом изрезанной клеенкой, появились стаканы, бутылки и нехитрая снедь.

Комната начала кружиться перед глазами. Я смутно различал лица, голоса сливались в общий гул. Рослый сидел рядом, обняв меня за плечи, и усердно подливал в стакан. Одна из девиц — не помню, какая — села на колени и прижалась мокрыми губами. Я решительно оттолкнул ее.

— Хочешь, позовем Маирку? — сочувственно спросил рослый.— Девка — отличная.

— Придет? — усомнился я.

— Только свистнуть.

Отодвинув его, я вышел по своим делам в черноту улицы и сразу запутался на пустыре задних дворов пристанционного поселка.

В темноте я натыкался на вонючие помойки, коты или крысы пробегали между ног, несколько раз облаяли собаки. Наконец я выбрался, выломав доску в заборе, на улицу, плохо представляя, в какой стороне наш дом.

Колени подгибались от усталости, все вокруг меня кружилось, я часто прислонялся к заборам. Потом увидел зарево над заводом и понял, что все же иду правильно.

Это зарево над заводом и длинная, плохо освещенная, улица, совершенно пустынная, с бесконечным забором — последнее, что помню.

И еще помню боль — обо что-то сильно ударился головой.

30

Я проснулся в незнакомой комнате на раскладушке. Нечто вроде кладовки. На полках стояли банки, лежали пакеты, на вешалке — всякая поношенная одежда, старая шляпа, в углу — две лопаты, грабли. В окно виднелись кусты. Судя по блеску солнца, было не очень рано.

Слегка побаливала голова. Я закрыл глаза и задумался. Стал вспоминать все, что было вчера. Мне все еще не верилось, что между нами все порвано. Глухая боль с прежней силой подступила к сердцу.

Скрипнула дверь, я повернул голову и увидел... Катю.

Не алкогольный ли у меня бред? Ведь всего несколько дней тому назад я провожал ее в Москву. Ей еще рано быть в Крутогорске. Почему она здесь? Где я?

Меньше всего мне хотелось видеть Катю. Сейчас она во всем разберется! Не скажет прямо — что я скотина, но видом своим, тоном убедит в этом. А мне — наплевать на все... Побыть бы только одному.

Мы молчали.

Катя все еще стояла у порога, держась одной рукой за дверь. Свет, падающий из окна, как бы отделял ее от меня, лежащего в тени. Она — сама ясность и разумность, я — никчемный, запутавшийся в своих пороках человек.

«Тоже мне — ангел хранитель...» — подумал я, разглядывая ее золотящиеся в лучах солнца волосы надо лбом, серые глаза, чистую, удивительно чистую бело-розовую кожу лица и свежее, вроде накрахмаленное, платьице в голубой горошек.