Теперь же его так уговаривали вернуться, что он согласился принять пост, но на определенных условиях. Поскольку Берлинский университет настаивал на сотрудничестве с ним, он хотел извлечь для себя из этой ситуации некоторые преференции. Вирхов потребовал, чтобы для осуществления практических исследовательских и клинико-патологических работ был построен отдельный институт патологии. Здание возвели очень быстро, и Вирхов вернулся в Берлин с триумфом, как признанный и наиболее влиятельный авторитет среди представителей немецкой медицины. С этого времени тенденция, все более очевидно формировавшаяся в течение последнего десятилетия, стала фактом: благодаря Рудольфу Вирхову эстафета ведущей роли в развитии медицины перешла от Франции к немецкоязычным странам. Это положение вещей сохранялось до начала двадцатого века, когда война изменила расстановку сил и на сцену вышла американская наука.
Первое, что сделал Вирхов по возвращении в Берлин, – познакомил местных врачей с последними разработками в области патологии и рассказал им о собственных открытиях. Чтобы представить материал в доступной для обычных практикующих медицинских работников форме, он структурировал его в виде двадцати последовательных лекций, которые читал в новом институте патологии раз в две недели с февраля по апрель 1858 года. Он нанял некоего господина Лангенхауна, который сидел в аудитории и скорописью дословно конспектировал выступления Вирхова. В конце лета с «незначительными изменениями» он опубликовал их в книге под названием Cellular Pathology – «Целлюлярная патология». В предисловии он написал, что намерен «дать краткий, но всеобъемлющий обзор предмета». Оригинальность взгляда и важность поднятой темы вызвали огромный интерес медицинского сообщества, поэтому не прошло и года, как потребовалась публикация дополнительного издания. Первый абзац предисловия второго выпуска книги заслуживает того, чтобы воспроизвести его здесь, потому что из него можно многое понять о самом ученом, его работе и о том, насколько высоко был оценен его вклад в мировую науку:
Настоящая попытка сообщить в систематизированной форме о плодах проведенных мной исследований, которые противоречат тому, чему обычно обучают в институтах, прежде, чем уведомить о них всю медицинскую общественность, привела к неожиданному результату; оказалось, у меня есть множество как единомышленников, так и решительных оппонентов. И те и другие, безусловно, весьма необходимы, потому что мои друзья не найдут в этой книге никаких необоснованных заявлений, ничего системного или догматического, а моим противникам придется наконец отказаться от своих изобличающих фраз и начать самостоятельно изучать поставленные вопросы. И те и другие могут поспособствовать дальнейшему стимулированию развития медицинской науки.
Вклад самого Вирхова в «стимулирование развития медицинской науки» сложно переоценить. Почти столетие спустя профессор патологии из Университета штата Пенсильвания и выдающийся историк медицины Эдвард Крамбхаар написал: «Эта книга заслуживает того, чтобы стоять на одной полке с Fabrica Везалия, De Motu Гарвея и De Sedibus Морганьи… единой тетрадой величайших медицинских трудов со времен Гиппократа». В 1902 году Уильям Уэлч, который в то время считался старейшиной американской медицины, отметил, что создание Вирховом доктрины клеточной патологии ознаменовало «самый большой прогресс в научной медицине с момента ее возникновения».
Выдвинутые в «Целлюлярной патологии» тезисы стали принципами, на которых будут базироваться медицинские исследования в течение следующих ста лет и более. Одним смелым заявлением он очистил научную среду от всех остатков гуморов и прочей чепухи. Опора Везалия на свидетельства собственных ощущений, акцент Гарвея и Хантера на эксперимент, кропотливый поиск первичных источников симптомов Морганьи, тщательная корреляция между проявлениями болезни и ее анатомическими причинами, требуемая Лаэннеком, – все оказалось в центре внимания в работе Рудольфа Вирхова. В слегка экстравагантном сочинении один из его учеников врач-писатель Карл Людвиг Шлейх писал: «Его орлиный взгляд проник в самую глубь скрытой реакции больного организма и смог увидеть мрачную печать болезни и смерти на усыпанном цветами поле жизни… Он никогда не оставлял попыток проследить путь дракона болезни до самого дальнего его логова, и именно ему принадлежит незабываемый успех проникновения в мозаику пещер организма, в клетки».