Враг мой: Сокол для Феникса. Часть 1

— Жаль, ведь ты для меня по-прежнему самая лучшая, — боярышня, чуть помедлив, откинула ошметки подушки. Сдунула с плеча кучку перьев, отряхнула одежу, и с опустошенным видом пошла на выход. — Пусть я для тебя стала врагом, но ты для меня… — запнулась на миг уже на пороге. — Что бы ни случилось — подруга. Я всегда тебя поддержу. Ежели придется — жизнь отдам. Только взрослей, Любава… Пора уже… Времени больше нет! Моя княжна, — змеюка такой поклон прописала, от которого не только ядом, но и… уважением разило.

Лишь дверь захлопнулась, княжна вновь разрыдалась. Никогда в жизни не было так больно и тошно. И бессильно…

И потому ухнула на пол. Как стояла, так и осела. В белоснежное море перьев, которые вновь невысоко взмыли плотным облаком.

Лицом в руки уткнулась и заревела. В голос, заунывно, захлебываясь болью, унижением.

Никто не решился к ней зайти, хотя и Марфа, и няньки под дверьми караулили, кабы чего не удумала глупого княжна. Лишь батюшка осмелился. Но никто ему про ссору не поведал. Пусть сам выведает. Они — одна кровь. Поймут друг друга, сумеют договориться…

И он убедил, — хоть Любава всей правды не открыла, — смог к ней слова верные подобрать.

Княжна еще немного носом пошмыгала, в задумчивости посидела, а опосля позволила убраться в комнате.

Еще часами позже Любава сделала для себя вывод: «Предавши единожды, предаст дважды!»

Потому звездной ночью прощалась с глупыми надеждами, с розовыми мечтами, со своей детской любовью. Она выйдет замуж за какого-нибудь князя. Выполнит долг перед отцом, перед людом честным, перед княжеством. Не будет больше заниматься ерундой, грезя о несбыточном.

Какая же она была непрошибаемая дура! Курица безмозглая! Наивная… Убогая…

Но теперь поумнела, прозрела. Спасибо Иванко и Боянке — заставили повзрослеть в одночасье, раскрыв глаза на мир, друзей, врагов… предателей.

Благодарна им, но ни за что в этом не признается! Это будет в ее сердце.

Утром проснулась спокойная, расчетливая, холодная.

Митятич предостаточно потоптал душу. Больше ни один мужчина не заденет ее сердца! Больше она не позволит никому причинить столько боли.

Отныне ей управляет лишь долг!

А любить…

Глупость какая-то, да кому оно чувство это надобно?

За четыре дня до…

Любава Добродская

— Сегодня гонец от Ратмира прибыл, — отец тяжко вздохнул и откинулся в кресле, изысканно шкурами куниц украшенное. Последнее время он совсем сдал. Морщинистое лицо посерело, губы посинели, осунулся так сильно, что щеки впалые четко скулы обрисовали. В руках дрожь, ноги — вообще едва держали. Некогда могучему воину самому претило быть таким. Потому он крайне редко старался выходить из покоев.

Помощников верных и ответственных вокруг много. Каждый ведал свое место. Вот и выполняли вверенные им обязанности, стараясь князя своего меньше дергать и отвлекать от тягучих дум. Понимали его боль после утраты уже второй любимой женщины. Первая — жена его, вторая — старшая дочь. Ну а младшая… сорви-голова. Что с нее взять?!

А народ и бояре уважали, почитали, ценили Святояра, потому что человеком он был великим и достойным. Благородным, рассудительным. Правил хоть и кулаком тяжелым в свое время, но по чести спорные вопросы решал. За земли сражался в первых рядах, и никогда не отступал, ежели дело касалось княжества и его жителей. К голосу бояр и народа прислушивался: иной раз шел супротив собственного мнения. Во благо народа и княжества своего!

Сейчас мало что осталось от того воина бесстрашного — иссохшее тело, потухший взгляд… И часто случалось, заглянув к батюшке просто проведать, заставала его Любава сидящим в кресле и отстраненно-задумчиво разглядывающим стену.

А сегодня вот он сам… решился выйти. Верный прислужник Борила — позади топтался, да охранник Микула ни на шаг не отходил.

Любава в гостевом зале перед отцом замялась, опустила взор…

Опять разговор нелегкий намечался. Да и больно было смотреть на отца.

— Послание передал… Настоятельное требование…

Любава вздрогнула, очи подняла на отца. Но Святояр так и остался мрачным и равнодушным. Княжна мазнула глазами по пустующему залу — теперь понятно, почему нет никого. Батюшка наперед с ней желал этот вопрос обсудить. Дабы ведать, как потом с боярами вести беседу.

В углах темных, да за закрытами дверями громче роптали, что Любаву пора приструнить, да замуж насильно выдать.

И пока ее только отец спасал от брака с нелюбимым и нежеланным.

Сама понимала, ежели с батюшкой, что случится — ее выдадут за того, кого посчитают лучшим. Точнее, за того, кто им выгодней покажется.

Вот тут как раз тяжелый характер вновь начинал о себе напоминать.

Ежели выходить по расчету, то по собственному! Никак не с пинка бояр!!! Сами-то покраше, помоложе выискивали — под себя, чтобы глазу мила была.

Ух! Несправедливость очередная! Почему мужам дозволено выбирать, а девицам — молча принимать, ежели то выгодно остальным?..

— И чего грозит? — собственный голос прозвучал подавленно и гулко.

— Сама посуди, — протянул батюшка свиток, что в руках держал до сего времени.

Любава подступила к отцу. Нерешительно забрала грамоту.

Герб князя Вяжского.