Враг мой: Сокол для Феникса. Часть 1

Чего греха таить? Если сравнивать подруг, боярышня ничем не уступала княжне, ежели только статусом и землями, а это никак достоинством человека не назвать и к личным качествам не причислить.

Но не думать же о худом!

Потому представила себе, как Иванко грубо прогонит Боянку прочь, доказав, что его сердце занятой другой. Вот тогда она выйдет из тени, улыбнется Митятичу и скажет, что теперь навек принадлежит ему! Что никто ей не нужен: ни князь, ни пахарь, ни сам Велес. Только Иванко! Один он! Тот, кого любила с детства. В кого верила, как в саму себя…

Тихий шепот на сеновале заставил замереть подле стены. Припасть ухом к бревнам.

— Чего звала? — недовольный голос Митятича. Сердце от счастья затрепыхалось сильнее, мурашки побежали дружным скопом.

Так ее, правильно! Послал подальше и уходи!

— Чего-чего? — напустила ворчливости Боянка. — Разговор есть.

— А до утра бы не обождал? — суров Иванко.

— О таком при солнышке не молвят, от стыда сгореть можно, — промурчала кошка бесстыжая.

— Ты чего городишь? — удивленно шикнул Иванко.

— А ты как думаешь?

— Я не желаю с тобой в отгадки играть. Да и вообще наскучили мне игры. То гонишь, то ластишься…

Сердце екнуло и чуть в горле не застряло. О чем это Иванко говорил?

— Ну, гнала и что с того, — легкомысленно отмахнулась Боянка. — А теперь вот хочу…

— Белены наелась? — в злости больше бессильной ярости мерещилось.

— В том-то и дело, что голодна. И тобой голодна, Митятич, — ворковала боярышня, судя по вибрации тихого голоса, подруга коварно подступала к кузнецу.

— Ты мне… — надломился голос Митятича, раздался шорох одежды… — брось эти игры, — тон пуще изменился, теперь охрипло звучал и до невозможности резал слух своей бархатной взволнованностью.

— А я не играю, — проникновенно шептала подруга, — хочу, и только…

— Ты что творишь? — охнул Митятич.

— Хочу то, что предлагал давным-давно.

— Точно белены нажралась, — глухо рыкнул Иванко, но, судя по звукам, отбиваться не спешил. — Сама же прогоняла, — с обидой выговаривал. — Смеялась надо мной… Обзывала… А потом посоветовала на…

Фраза оборвалась. А Любавка дышать забыла. Так жадно вслушивалась, что ухом о бревно долбанулась. Потерла ушиб и вновь к стене припала, только на этот раз глазом — щель найдя.

Парочка целовалась с таким пылом, что Любава дар речи потеряла. Они голодно упивались, едва вещи на раздирая друг на друге. Боярышня урчала, рубаху стягивая с Митятича, а Иванко протяжно, но сдавленно стонал, торопливо задирая подол рубахи и поневы Боянки.

— Молвила, и что с того? — голос подруги тоже упал до хриплости. — И теперь не говорю, что согласная с тобой быть. — Сама руками ловко орудовала, штаны приспуская с Митятича. — Лишь тело предлагаю. А понравится, — проказливо хихикнула, — того глядишь, не раз…

— Ну и змея же ты, — люто просипел Иванко, но что самое противное… он не отказывался, а только досадовал. Рывком к себе дернул Боянку и вонзился в нее неистовым поцелуем. Боярышня сдавленно всхлипнула, а в следующий миг томно застонала, прижимаясь крепче:

— Умеешь же ты… девиц чувств лишать… — шумно дышала, урвав секунду для того, чтобы кислорода глотнуть.

Любава ладонь ко рту приложила, заглушая стон отвращения и злости. Дурно стало, аж желчь к горлу подкатила. Стало быть, права Боянка. Ему плевать… а что отвратительней, он подругу готов взять…

— А ежели Любава о том прознает? — внезапно отстранил боярышню от себя Иванко, шаря по ее лицу дурным взором… хмельными от похоти глазами. Княжна стиснула губы, чтобы не выдать своего присутствия, но впервые порадовалась, что любимый подал толику здравомыслия. И даже в душе все кувырком перевернулось от жажды протрезвления Митятича от чар Боянки. Точнее, от ее прелестей.

Ведь верно молвил… Значит, есть чувства, а плоть…

— Не будь идиотом, кто ты, а кто она, — погрубел голос боярышни.

— Но ты же сама говорила… — возразил шероховато Митятич.

— Глупая была, — оборвала зло. И, обхватив его лицо ладонями, жадно поцеловала: — Верила до последнего, — прерываясь на крохотные паузы, ластилась развратной кошкой: терлась о нагое тело Митятича. Завела она его знатно. Никогда прежде не видала такого тела Любава. Возбужденного, мощного, богатырского… И то прозрение едва зрения не лишило. Проморгаться пришлось, да глухой стон ужаса проглотить.

Но Боянку его огромное естество явно не смущало и не стращало.

Ежели такое… да туда… матерь божья!!!

Тряхнула от ужаса головой Любава.

Ежели б не ночь, точно бы запозорилась — красными щеками. Да и вообще, как еще бревна не воспламенились от стыдобищи, от которой лицо горело?

Иванко, уже обезумев от желания, рывком на себя боярышню усадил, она крепко ногами его обвила, продолжая орошать поцелуями бесстыжими,

— Ошиблась, — шуршала редко и тихо, — не можете вы вместе быть, — ахнула, когда он ее в стену спиной упер, — да не ваша то судьба.

— Что? — недоуменно обронил Митятич.