Враг народа. Воспоминания художника

Педагог, искусствовед, живописец Элий Михайлович Белютин, советский гражданин, чувствительный к европейской моде, с 1954 года вел «курсы повышения квалификации» начинающих и любопытных артистов, главным образом женского пола. В студии учились шпаклевать мастихином краску «относительной глубины» и проходили уроки хорошего тона.

Над модным дамским кружком, как муха над медом, кружилась элита московских гуляк: Слава Зайцев, Феликс Збарский, Марк Мечников, Боря Жутовский, Вова Галацкий, Эрик Неизвестный и глухонемой лауреат Сталинской премии за 1952 год («Поль Робсон поет»), симпатичный дядька Валька Поляков.

Профессор Белютин храбро выставлялся не только в дружественной Варшаве, но и в таинственном буржуазном Париже. До него в 1961 году никто из московских модернистов не решался высунуть нос за пределы своей берлоги.

Итак, конспиративный ликбез!

Техникой мастихина Кабаков владел давно, кадрежка манекенщиц его не прельщала, но ближайшие единомышленники Юло Соостер и Юрий Соболев выставлялись с «белютинцами».

«Говно! Пидирасы! Расстрелять их!»

В шумной склоке, организованной провокаторами «коза ностра» 1 декабря 1962 года, стравившими несчастных «белютинцев» с верховной властью, Илья Кабаков — вопреки мнению некоторых искусствоведов — участия не принимал.

«После эпизода с Хрущевым, — вспоминает скульптор Эрик Неизвестный, — я на десять лет был выброшен из обращения как профессиональный художник». Дамские курсы Э. М. Белютина прикрыли. На отстрел художников не решились.

Первые конспиративные вещи Кабакова, сделанные в условиях коммунальных подвалов, восходят к конструктивной традиции русских футуристов, хорошо представленных в частном музее Георгия Костакиса.

Иностранных подданных, проникавших в безумие московского андеграунда, можно пересчитать подряд: Камилла Грей и Эрик Эсторик, Александр Маршак и Поль Чеклоха, Игорь Маркевич и Поль Торез, Арсен Погрибный и Иржи Халупецкий, Энрико Криспольти и Франко Миеле…

Итальянский аспирант Энрико Криспольти с удивлением обнаружил, что в Москве не продают, а дарят хорошие картины, причем чем больше хвалишь автора, тем туже набит чемодан подарками.

Московское подполье, разбитое на враждующие группы, понятия не имело, что такое настоящая выставка и продуктивная торговля искусством. Любое начинание в этом направлении превращалось в давку и склоку без царя в голове и профессиональной гордости. Редкие авангардисты, забывая о грозной статье 88 УК РСФСР, от трех до восьми лет с конфискацией имущества решались драть с иностранца валюту.

Чешский студент и миланский фарцовщик, парижский славист и британский разведчик привозили пригоршню американской жвачки, а увозили багаж драгоценных вещей. В лучшем случае иностранный человек кочевал по Европе, реже — по Америке, под видом выставки, с каталогом, изданным на чешской оберточной бумаге.

В это двусмысленное время, осенью 1965 года, «советский художник» Илья Кабаков впервые засветился на Западе, на выставке подпольной графики, организованной Энрико Криспольти.

Выездной грек Г. Д. Костакис каркал по Москве: «Вы никому там не нужны!»

Правильно говорят: от судьбы не скроешься!

Почему в 1964 году победила не сибирская, не вологодская, а «днепропетровская мафия»?

Орденоносец по ремонту паровозов Иосиф Бенционович Кабаков воспитал не одну плеяду толковых слесарей. Умные люди знали, что Семен Цвигун, Жора Цуканов и Толя Блатов, взявшие Кремль без единого выстрела, — его прилежные ученики.

По свидетельству редактора журнала «Малыш», Виталия Казимировича Стацинского, появление Ильи Кабакова в издательстве встречали шепотом: «Тише! Он видел Семена Цвигуна!» Ответственные люди, коммунисты, такие, как Юрий Поливанов, Сергей Алянский и тот же Виталий Стацинский, отлично знали, что такое землячество. Московская «коза ностра» ворчливо потеснилась, уступая место чужаку из «потемкинской деревни» — Днепропетровска.

В этот полный чудес год Илья Кабаков стал членом «творческого союза», побывал в спецпоселке Сенеж и получил приличные гонорары сразу в четырех издательствах, где платили по выбору.

Судьба Кабакова — мистического происхождения. Завистникам художника и в голову не приходило, что за ним — десять лет исступленного творчества для «русского языка в картинках» и коммунальный сундук с пассажиром без московской прописки. Родиться в Днепропетровске стало таинственным и доходным промыслом!

Карнавальная игра с мертвыми душами!

Осенью 1966 года автор дифирамба (я, Валя Воробьев!) увидел торжествующего «Кабака» в Художественном фонде СССР, у начальника главной советской кормушки, товарища Льва Мазура.

«Я лезу на крышу!» — сказал он обалдевшим коллегам, потрясая бумагой с печатью.

Московский андеграунд стоял на «салонах», как земля на китах.