Враг народа. Воспоминания художника

От него компетентные органы власти знали, что дезертир Хольмберг добровольно перешел к немцам, захватил дачу и незаконно присвоил художественное наследие сестры.

Но старик Попов напрасно старался. Враг народа Хольмберг был амнистирован по всем статьям и отделался легким ушибом. Участковый милиционер попросил его удалиться с арбатской квартиры за нарушение паспортного режима. Оказывается, мой хозяин жил в Москве без прописки, как и я.

* * *

Говнюки вроде меня кишели вокруг благополучных семейств.

Никто из нас, ни порядочные, ни «говнюки», не давали клятвы на верность и любовь до гробовой доски.

Ритка Самсонова вышла замуж за кинооператора Димку Долинина и родила дочку. Красавица Роза не отбивалась от притязаний больничных врачей. Варвара Домогацкая до меня и в мое отсутствие якшалась с театральным электриком Красовским и позднее вышла за него замуж. У Нельки Аршавской был законный муж. Я верил в доблестное поведение Тамары Загуменной и Юльки Лубман, но это мало что меняло.

Одна ночь там, другая тут.

На берегу Москвы-реки я обнаружил брошенную строителями будку, битком набитую теплым ватином. Изнутри будка запиралась на крючок, и я чудно провел ночь, слушая гудки катеров и свист соловья. Однажды без меня туда кто-то забрел и наложил кучу говна посреди войлока. Я решил оставить летнюю дачку непрошеным и конкурентам.

В издательствах Москвы меня считали москвичом. В паспорте сохранялась временная прописка ВГИКа до 1963 года, следовательно, никаких трений с кассой и милицией еще не имелось. Опорной базой оставался Звенигород (дача А. И. Толстой, хибарка сторожа). Там стоял мой чемодан и мольберт, висели пальто и картины, но полем битвы была Москва. С папкой под мышкой, еще не ведая, где преклоню ночью голову, я метался от одного издателя к другому, по квартирам и мастерским приятелей, походя рисуя иллюстрации, кормившие мои живописные эксперименты.

В Москве оформители книг часто работали парами: Росаль — Громан, Колли — Чураков, Булатов — Васильев, Мечников — Снегур. После смерти Марка Мечникова от скоротечной саркомы Игорь Снегур предложил мне составить ему пару, и я сразу согласился.

Расторопный и легкий на подъем, Снегур умел раздобыть заказ, хотя сам плохо рисовал и часто капризничал по пустякам. Азартный картежник, он часто продувался до последней копейки, занимал деньги направо и налево под будущий гонорар. Человек долга и локтя, но вспыльчивый как порох, завистливый к чужому таланту и храбрый до безумия, размашистый и щедрый, приносил работу и тут же разорял.

— Дай мне пятьсот рублей на дорогу, по возвращении отдам и спасибо скажешь! — клянчил напарник на пароходе Элия Белютина в июле 1962-го.

На перроне Химок красовался знаменитый график Богаткин и учитель Белютин с выводком поклонниц. Снегур плыл с Татьяной Осмеркиной, Нелька Аршавская с Огурцовым. Сразу две корабельные свадьбы. Конечно, я деньги дал взаймы и зубы положил на полку.

Вот гуляки паршивые!

* * *

Теперь Любовь Сергеевну Попову знает весь культурный мир, как самобытного и прекрасного художника двадцатого века. Ее выставляют в лучших музеях и галереях мира, ее ценят, на ней наживаются, а еще вчера о ее существовании знали считаные единицы, листавшие каталоги 1920-х годов. Десяток ее картин, рассыпанных по запасникам советских музеев, не показывали с 1925 года. В комиссионных магазинах, — единственное легальное место торговых встреч, — продавались рисунки Малявина, этюды Коровина, жанры Соломаткина, но композиции футуристов боялись принимать на комиссию!

Советская власть упразднила частный заказ и свободу творчества. Лучшие мастера авангарда жили впроголодь. Существование профессионалов «соцреализма», рисовавших подвиги мировой революции, походило на дурдом. Там лучшими считались те, у кого больше орденов, грамот и премий, а не картин, скульптур, гравюр.

В конце 1950-х годов возник черный рынок, где первенствовали не слепые фанатики спекуляции, а люди с серьезными иностранными связями.

Грек Георгий Дионисович Костакис служил завхозом в дипкорпусе, — куда, как вы понимаете, не запускали с улицы! — и под влиянием американского знатока Альфреда Барра, отлично знавшего ценность искусства, скупал запрещенные в Совдепии вещи, а не наброски доступных реалистов из комиссионных магазинов.

С позволения «тирана» Попова, и с благословения «эсэсовца» Хольмберга, я твердо решил сласти творчество Любы Поповой от забвения на дачном чердаке.

Почему Георгий Костакис? Что, на нем свет клином сошелся?

Год я ухлопал, убеждая знакомых и состоятельных знакомых: киношников, артистов, юристов, писателей, физиков и музыкантов — приобрести картины Поповой не в розницу, а оптом. Мои дорогие адепты свободной торговли даже не изъявили желания поторговаться, а мой дачный хозяин Хольмберг так жадно присматривался к моим посетителям, покупавшим мои несовершенные картинки, авось заглянут к нему.

Драгоценный клад Любы Поповой был недоступен московским эстетам.

Таинственная жизнь Г. Д. Костакиса достойна монографии.