Враги

– Нет, конечно. Но всё же… кто он такой? Можете сказать?

– Батраков. Член правления КВжд.

Полунин свистнул.

– Советский? Тем более, Надя. Неладно всё это. Пойдут разговоры, дойдёт до мамы. Женат?

– Да, – опустила голову Надя.

– Для него это приключение, а вас он может скомпрометировать. Вы меня извините, Надя, но когда бываете с вашими мальчишками – это одно. А это взрослый человек, семейный, занимающий хоть и советское, но какое-то положение. Мне говорила Анна Алексеевна, что вы при ком-то машинисткой или секретаршей. Уж не при нём ли?

– Да.

– Ну, вот видите! Ваши имена обязательно свяжут. Это очень неосторожно, Надя, и это может причинить большое горе вашей маме. Подумайте об этом. Это очень серьёзно, Надя, поверьте!

Надя ушла расстроенная.

XIX.

23 марта 1935 года Харбин был потрясён срочной радиограммой агентства «Кокуцу», в которой сообщалось, что СССР продал правительству Маньчжу-Го свои права на КВжд. Подписание договора состоялось в Токио, и в тот же день в Харбине было последнее историческое заседание правления КВжд, закончившее бесконечно долгие переговоры о продаже дороги.

Вместе с другими сотрудниками газет Полунин проехал в правление дороги, уже окружённое огромной толпой любопытных. С некоторыми репортёрами и корреспондентами японских газет Полунину удалось попасть в большой зал правления. За столом заседаний к этому времени собрались все советские и маньчжурские члены правления.

Ровно в 10 часов утра председатель правления Ли Шао-ген объявил:

– Переговоры в Токио о переуступке советских прав на КВжд закончились подписанием договора. Я объявляю об этом официально.

Советский товарищ председателя Бандура подтвердил это заявление тихим, дрожащим голосом.

– Мы должны, – сказал Ли Шао-ген, – вынести соответствующее постановление, чтобы немедленно провести токийское соглашение в Харбине. Вы не возражаете?

Этот вопрос относился к Бандуре. Тот молча кивнул головой. Этим кивком была поставлена точка, завершившая историю прежней КВжд.

– Послушайте, – шепотом спросил Полунин Бочкова, железнодорожного репортёра «Сигнала», – вот этот, как его… Батраков… будет уволен сегодня вместе с остальными?

Он кивнул на белокурого гиганта, который сидел впереди остальных советских членов правления.

– Нет, – также шепотом ответил Бочков. – Он будет наблюдать за правильностью передачи дороги. Он – уполномоченный наркомпути. Это была основная цель приезда его из Москвы.

– Что вы о нём знаете?

– Он занимал довольно крупные посты в Москве, как мне рассказывали в правлении КВжд. Прошлое его теряется где-то в тумане. Говорят, что он партизанил где-то. Но у него есть какой-то лоск, и он не совсем похож на рабочего. Видимо, он человек очень способный. Что это вы так интересуетесь им?

– Мне всё кажется, что я его встречал где-то. Но не могу вспомнить, где. Кто этот японец, который вошёл сейчас в зал? Во фраке, с орденами?

– Граф Хаяси, председатель правления Южно-Маньчжурской железной дороги. Он будет принимать КВжд в эксплуатацию ЮМжд. Посмотрите, а большевички-то взволнованы…

– Ещё бы! Жалко расставаться с тёпленькими местечками!

XX.

– Что же будет дальше, Саша? – спросила Ольга, – Ну, вот, продали дорогу, а дальше что? Уютный свет лампы с оранжевым абажуром как-то особенно выигрышно падал на тёмно-карие глаза девушки, на ее высокий, чистый лоб, на русые косы, свёрнутые тяжёлым узлом на голове. И вся она была необыкновенно нежная, тонкая, изящная.

Полунин смотрел на неё и думал, что как-то не замечал раньше, какая она удивительная и славная. Словно в первый раз увидел он, какие у нее свежие, сочные губы, тонкий профиль, красивые музыкальные руки. Давно ли она была девочкой, прибегала раскрасневшаяся от мороза к нему в библиотеку за Тургеневым и Толстым, а дома неумело, слабыми детскими руками играла вальсы, а он дразнил её и смеялся, когда она путалась и цеплялась одной рукой за другую. Тогда она вспыхивала и убегала к себе в комнату.

Теперь уже недетские глаза иногда подолгу смотрели на него – серьёзные, глубокие, тёмные глаза, живые, согретые внутренним теплом.

– Что будет дальше, Оля? Подошли один к другому вплотную два чужих, враждебных мира – и когда-нибудь они столкнутся.

– Неужели война? – девушка почти прошептала это.

– Конечно! Не сомневаюсь. К этой войне и мы, эмигранты, должны готовиться. «Это будет последний, решительный бой»…

– И вы пойдёте, Саша?

– А вы как думаете? Писать всё время то, что я пишу, а когда настанут сроки, чтобы это осуществить, то в кусты? Как можно!

– А вы могли бы, Саша, решиться на какой-нибудь подвиг? Ну, проникнуть в СССР, начать там террор, уничтожить кого-нибудь из главарей большевизма?

– Я предлагал свои услуги. Молодёжь ведь ходила в СССР из Харбина. Но по многим причинам меня не пустили. Находят, что я здесь нужнее.

– Кто это находит? Про кого вы говорите?

– Э, Олечка, много будете знать, рано поседеете!

– Вот вы какой! Ну, не говорите.

Они помолчали.