Враги

– Почти так. Не стоит вспоминать об этом. Давно всё это было и поросло травой. Давайте-ка поговорим лучше о будущем. Скоро я уезжаю. Моя миссия на КВжд закончена, и меня отзывают в Москву. Сознаюсь, что наш консул Славуцкий вызвал меня и просил ускорить отъезд. Это из-за заметки.

Он задумчиво склонил белокурую голову, тряхнул волосами.

– Что вас привязывает к Харбину? Мать, сестра? А если бы вы поехали со мной, Надя? Правда, разница в годах у нас большая: вам девятнадцать, мне сорок два, больше чем вдвое. Но человек я крепкий… проживу ещё долго. Покажу вам другую, интересную, полную творчества жизнь, не то, что ваше белогвардейское болото. Москва, Крым, Кавказ, море, всё увидите, театры, оперу. Что вы будете здесь прозябать? Вы молоды, перед вами вся жизнь – интересная, яркая… А простор-то какой! Горизонты! Едем, Надя! Вы не пожалеете! Я вас устрою, если вы захотите, на отличную, интересную службу. Не захотите, – живите барыней: моя жизнь обставлена очень хорошо. Когда-то страдал, воевал, маляром был. Теперь всё это давно прошло. Получил образование, выбился в верхи партии, видите, с какой миссией к вам, в Харбин, приехал. Дурака не пошлют. Право, Надя, едем!

Девушка сидела, пунцовая от волнения, боясь взглянуть в эти дерзкие, сильные, голубые глаза.

– А жена?

– Жена, жена! – раздражённо пробормотал Батраков. – Вы мне нравитесь, а не жена! У вас ещё много буржуазного во взглядах. Жена… мать… сестра… Почему мы должны быть вечно привязаны к родственникам, сидеть у маминой юбки, у жениного подола. Мы нравимся друг другу? Нравимся. Ну, и ладно! Пускай весь свет идёт к черту! И жена тоже! Конечно, я её не брошу, устрою куда-нибудь на службу в Москве или где она захочет.

Батраков полез в жилетный карман, вытащил кольцо с кроваво-красным рубином.

– Решайтесь, Надя. Вы не пожалеете. Не думайте, что красивую жизнь могут создать только буржуи. Мы, пролетарии, тоже научились понимать в ней толк. Дайте-ка ручку. Пусть это кольцо будет залогом нашей счастливой жизни. Вот на этот пальчик… ага! Как раз, как по мерке! Нравится колечко?

– Да, – сказала Надя. – Какое тёмно-красное… как кровь. А форма сердца.

– Это моё сердце, которое я вам дарю. Помните у Вертинского: «я со сцены вам сердце, как мячик, бросаю»… ловите его, Надя, или, вернее, наденьте на пальчик. Он погладил ее пальцы, взял их в свои сильные, большие руки.

– Итак, Надя, уговорил?

– Не знаю. Может быть, – прошептала она.

XXIV.

– Вы – Тамара Синцова? – изумлённо вскричал Полунин. – Но почему же Анна Алексеевна считает вас погибшей? Куда вы девались в Николаевске? Где вы были всё это время? Как очутились здесь?

– Ах, Боже мой! Мама считала меня погибшей, а меня уверили в том, что они все погибли, никто не остался. Значит, мамочка спаслась, и Оля, и Надя… Пятнадцать лет думать, что они погибли, и теперь найти их воскресшими!… Ведь это чудо, понимаете ли, чудо!

Она плакала и смеялась и снова плакала, не стыдясь слез. Полунин дал ей воды, и она жадно, давясь, проливая её, выпила стакан до дна.

Потрясённый, Полунин смотрел на неё и теперь ясно видел то, о чём бессознательно подумал сразу, как только эта женщина вошла в кабинет: она была похожа на Ольгу Синцову, особенно глаза. А она глядела теперь на него иначе, чем вначале: она забыла уже, что этот человек из другого лагеря, что он чужой ей, враждебен ее мужу. Теперь этот человек открыл ей чудо, разгадал ту тайну, которая мучила её целых пятнадцать лет, грызла ей душу вечной тоской: только узнать, только узнать… что сталось с ними… казалось, что даже точно установленная смерть их была бы утешением.

– А я… моя судьба, – наконец, заговорила она. – Это длинная история. Меня заставили прийти к ним в штаб… к партизанам. Вероятно, вы знаете от мамы. Один из них, сподвижник Тряпицына, под страхом смерти заставил меня… тогда ещё девочку, гимназистку… стать его любовницей… Это был ужас, которого не передашь… Я боялась расправы… моя воля была раздавлена – и я пошла за ним. Он спас меня, вывез из Николаевска, он говорил, что его удерживает около Тряпицына только страх перед расстрелом и пытками, что он против расправ. Я поверила ему, я пошла за ним по жизненному пути. Пусть не удивляет вас, что так случилось. У меня никого не осталось на свете… этому человеку я обязана тем, что он спас меня от партизан… мои подруги ходили по рукам и все погибли страшной смертью. Мы уехали в Москву. Я помогла ему учиться, училась сама. Он оказался способным человеком, выдвинулся, занимал посты, ездил за границу, совсем уже не походил на того грубого партизана, дикаря, каким был в Николаевске. Что ж скрывать? Я привязалась к нему… поймите мою трагедию.

Она замолчала, вытирая глаза.

– Так шли годы, – снова заговорила она. – Я не стану рассказывать, как мы жили – это очень долго говорить. И вот недавно мужу предложили ехать на Дальний Восток, в Харбин, по делам, связанным с КВжд. Я поехала сюда с тайной надеждой что-нибудь узнать. И вдруг эта заметка в газете… Боже мой, как я счастлива… вы понимаете моё состояние!