Враги

– Значит, Батраков, ваш муж, и бывший член правления КВжд – тот самый партизан, который спас вас в Николаевске?

– Да. Только фамилия его не Батраков. Эту фамилию он принял, когда поехал сюда, в Харбин. Он сказал мне, что ряд важных соображений заставляет его временно переменить фамилию.

– А тогда, в николаевские времена, как была его фамилия?

– Фролов.

– Что?! Фролов?! Его зовут Михаил? – ахнул Полунин.

– Да.

Замелькали, побежали назад с бешеной скоростью дни, годы…

…1918 год. Он, Полунин, сидит в тюремной камере для допросов и смотрит на высокого, широкоплечего человека с красивым, мужественным лицом и ясными, голубыми глазами. Человек был закован в кандалы.

– Фролов Михаил?

– Так точно.

Потом длинный разговор с ним. Острый взгляд его голубых, иногда становившихся стальными глаз. Потом суд… приговор… и эта драматическая встреча с черноглазой Катей. Потом бегство белокурого гиганта. Он уже во главе партизанской шайки… спускается вниз по Амуру, к Хабаровску – как говорили, на соединение с Тряпицыным.

И через много лет, уже в Харбине, – рассказ Анны Алексеевны о Фролове, о том, что она узнала от партизана Хромова. Фролов приказал добить раненого, умирающего Леонида Синцова, Фролов увёл Николая Ивановича и, вероятно, он и убил его или приказал убить. Фролов взял Тамару… Всё Фролов!..

И ярко вдруг всплыла недавняя встреча в «Фантазии», когда увидел Полунин Надю и с нею высокого, белокурого человека. Этот Батраков… эта фамилия была только прикрытием… он боялся ехать на Дальний Восток под своей настоящей фамилией… Фролов… конечно, это был тот самый человек, который семнадцать лет тому назад стоял перед ним, Полуниным, в благовещенской тюрьме, закованный в кандалы. Ха! Член правления КВжд… советский сановник… убийца, грабитель, садист!

Волна горячей крови ударила в голову Полунина. И какая ирония судьбы: сойдясь с одной сестрой, Фролов встречается с другой, ухаживает за ней и не знает, что фамилию Григоренко имеет дочь и сестра убитых им людей. А Надя не знает, что этот советский посланец – убийца ее отца и брата. Страшные шутки шутит жизнь!

– Вы знаете этого человека? – спросила Тамара, заметившая, что Полунин взволнован.

– Да… то есть, может быть. Я вспомнил об одной встрече, которая была очень давно… много лет тому назад. Но возможно, что я ошибаюсь…

– Где живёт мама… и сестры? – снова спросила Тамара.

– Если хотите, я вызову сейчас Ольгу. Она служит недалеко отсюда, в магазине Чурина.

– Как? Сейчас? – Тамара прижала руки к груди. – Я сейчас увижу сестру?

– Это будет лучше, если она подготовит Анну Алексеевну. Старушка она уже, и как бы ей не стало плохо, когда увидит вас и всё узнает.

– Ну, хорошо. Зовите Ольгу… Боже мой! Узнает ли она меня? Ведь пятнадцать лет! Ей тогда семь лет было…

Полунин позвал посыльного и написал записку:

«Ольга! Приходите немедленно в редакцию. Отпроситесь: это очень важно. И скорее».

– Отнеси это в контору Чурина и передай барышне Синцовой.

Ольга пришла через четверть часа. Вошла взволнованная.

– Сашенька, что случилось? Вы никогда не вызывали меня запиской… может быть, что-нибудь с мамой?

– Нет, Оля, не то, – звенящим от волнения голосом сказал Полунин. – Позвольте вас познакомить с вашей погибшей в Николаевске сестрой Тамарой.

XXV.

Анна Алексеевна сидела за газетой, когда вернулась Надя. Девушка пыталась сейчас же пройти в свою комнату, но Анна Алексеевна задержала её. Она видела, что дочь взволнована и смущена.

– Иди сюда, Надя. Садись.

Голос Анны Алексеевны дрожал. Надя посмотрела на неё – на седую голову, на эти милые, такие всегда тревожные, всегда – сколько она помнила – печальные глаза, уже плохо видящие, прикрытые большими круглыми очками, на горькие морщины вокруг рта и разрыдалась.

– Садись, садись сюда, доченька, – показала Анна Алексеевна на стул возле себя. – Ну, расскажи, расскажи, что у тебя на душе. Больно задела тебя эта заметка в газете? И мне больно, Надя, очень больно. Я не хочу тебя упрекать.

Надя прижалась к плечу матери и горько рыдала, а та гладила её по голове и сразу, мгновенно, как всегда, когда она говорила с Надей, вдруг ярко встал перед глазами душный, тёмный чердак, а в ушах зазвенел свистящий, змеиный женский шепот:

– Душите её! Душите!

Анна Алексеевна крепко прижала к себе Надю – судорожно и сильно, словно сейчас войдут партизаны и отнимут дочь.