Враги

До самого вечера Полунин пробыл с Тамарой, Ольгой и Надей. Он не умел утешать их. Временами он думал, что, пожалуй, лучше уйти и оставить их наедине со своим горем. Но когда стали приходить один за другим люди, словно слетаясь на чужое несчастье, решил остаться, чтобы уберечь сестёр от чужой назойливости и помочь им в том, что требовали жизнь и церковь. Сообщил в редакцию, что не придёт сегодня на работу, позвонил в приход и сообщил священнику, затем в полицию, знакомому надзирателю, который обещал всё быстро оформить.

В квартире было уже полно народу. Какие-то старушки, бабы, два-три старичка, девчонки. Анну Алексеевну положили после обмывания на большой обеденный стол. Пришёл священник и отслужил панихиду, оставив в квартире запах ладана. Полунин стоял во время панихиды возле Тамары, Ольги и Нади, утешал как мог, давал валерьянки. Хуже всех было Тамаре, несколько раз ей становилось дурно, и Полунин выносил её в соседнюю комнату. Она ломала руки, стонала.

– Потерять маму, считать её погибшей столько лет! Найти – и снова потерять через какой-нибудь час! Вы работаете в газете, господин Полунин, и видели много драм. Но бывают ли такие драмы, как наша, которая так страшно свалилась на нас?

Что мог он сказать? Сердце его разрывалось, особенно когда он смотрел на сразу осунувшуюся, белую, словно прозрачную Ольгу. Вдруг здесь, в этой комнате, у тела хорошей, славной женщины, которая так много перенесла в своей жизни, почувствовал, как дорога ему Ольга. Словно требовало от него мёртвое, строгое лицо Анны Алексеевны, чтобы именно теперь, когда осталась Ольга одна, без защиты, взял он на себя ее судьбу и этим доказал свою любовь и многолетнюю привязанность к этой семье.

Полунин смотрел на восковое лицо Анны Алексеевны, слушал сухое потрескивание свечей и мысленно давал себе слово в ближайшие же дни поговорить с Ольгой и соединить ее судьбу со своей.

Пришла монашка, и вскоре монотонное чтение послышалось из той комнаты, где лежало тело Анны Алексеевны. С тем странным, мистическим осознанием загадочности и величия смерти, которое всегда овладевает при виде умерших, Полунин снова прошёл туда и встал у самого изголовья. Сестёр увели в другие комнаты, и оттуда слышались заглушённые рыдания. Чёрная монашка странно отчётливо читала:

– Помяни, Господи, Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго, преставленную рабу Твою, сестру Анну, и яко благ и человеколюбец, отпущай грехи…

Полунин неподвижно смотрел на белое лицо и заострившийся нос. Долго смотрел – до тех пор, пока не начало таять и уходить куда-то это такое знакомое и измученное лицо – и вместо него стало проявляться другое лицо – сильное, жестокое, волевое, с весёлыми голубыми глазами – смелыми, наглыми, пронзительными. Белокурые волосы непокорным вихром свисали на лоб. «Фролов!» – без удивления подумал Полунин. Так ясна вдруг стала драма этой женщины, так ясной стала роль этого человека в истории несчастной семьи. «Убийца! Убийца! Убийца Леонида и твоего отца!»

– …Ослаби, остави и прости вся вольная ея согрешения и невольная, избави ея от вечныя муки и огня гееннаго и даруй ей причастие и наслаждение…

«Какие у этой бедной женщины согрешения? – думал Полунин. – Вся жизнь была для семьи, только для детей, только для других». И снова голубые, наглые глаза замерцали в тёмном углу комнаты: «Фролов!» Отнял у нее сына, мужа, дочь… хочет отнять вторую… Сподвижник Тряпицына, палач, заливший кровью Николаевск, мясник, садист…

– Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная…

А Благовещенск? Он, Полунин, вёл следствие… Этот человек с голубыми глазами ворвался с пьяными бандами большевиков, расстреливал, колол, грабил. Сам сознался в этом в своём прошении Мухину. Потом убил китайца-лавочника, ранил русского покупателя. Его судили, приговорили к смертной казни, но он убежал, чтобы снова убивать, грабить, насиловать.

Боже мой! Он ушёл тогда от возмездия, он, который должен был получить наказание за то, что отнимал жизнь у других. Он большевик, он враг родины, всего дорогого, что было у всех этих людей, которые бежали за границу, спасая свои жизни. Он враг Синцовых, потому что убил Леонида, убил Николая Ивановича, он враг его, Полунина, потому что именно такие люди убили отца в Благовещенске, он враг японца Морита, потому что помогал убивать его отца в Николаевске. И этот Фролов жил здесь, в Харбине, и никто не знал этого, он свободно разъезжал по городу, бывал в кабаках, веселился, ухаживал, с ним вели переговоры власти, он имел вес, значение, он говорил от имени Москвы. Бандит, садист, убийца!

Полунин провёл рукой по мокрому лбу: мысли путались, его начинало трясти, как в лихорадке. Но мысли бежали, бежали, рождаясь с мгновенной яркостью и чёткостью, догоняя одна другую, ослепляя, бросая в дрожь.

XXIX.