Враги креста

«Эмиграция, - рассуждает Бердяев, - есть понятие политическое или бытовое, но не церковное». Николай Александрович, по его собственному признанию, никогда не чувствовал себя человеком строго церковным, поэтому сей вывод скорее характеризует его личное отношение к рассматриваемому факту, нежели взгляд со стороны ортодоксальной конфессии. Господь наш Иисус Христос – мистическое Тело Церкви. Все происходящее с Ним – происходит и в Церкви. Любая бытовая подробность из жизни Спасителя преисполнена огромным церковным смыслом. В младенчестве находился в эмиграции, и Он же учил впоследствии: если гонят в одном городе, бегите в другой, отрясая от своих ног прах того дома, где вас не принимают.

Разукрашивая безопасно-комфортные преимущества заграничного бытия Русской Православной Церкви, автор, несомненно, оказался бы прав, не располагай мы свидетельствами Саши Черного, Марины Цветаевой, Ремизова, Набокова, Бунина о том, насколько горек был хлеб непрошеной эмиграции.

Выметенный ветром революции на Запад орловский дворянин превращался в «господина из Сан-Франциско» или в «писателя, пообедавшего в гостях»; русский генерал клянчил милостыню на улочке Константинополя; дипломат крутил, если повезло, в Париже баранку такси.

Протоиерей А. Шмеман, чьи симпатии, что называется, на пушечный выстрел от «карловчан», сообщает в одной из своих книг, как начинали житие в эмиграции верующие и духовенство из России, переоборудуя под храмы гаражи, сараи, подвалы.

Быть в Церкви – всегда означает быть в эмиграции, постоянно ощущать себя на чужбине, «чая жизни будущего века»; Церковь не может признать вполне и окончательно своей, христианской, никакую природно-историческую среду, никакую «власть кесаря».

Оправдывая Декларацию 1927 года – коллаборационистский коллаж владыки Сергия, критик «карловчан» Бердяев полагал, будто иерарх, возглавляя Церковь, должен идти не на «личное», а на «иное мученичество» и «принести иную жертву», спасая Церковь от окончательного разорения.

Церковь, однако, всегда и во всем спасает не иерарх, а Сам Господь. В древней Церкви первым кандидатом на мученическую казнь был епископ. Святитель Гермоген, Патриарх Московский, в смутное время принял мученический венец именно в результате изъявления личного мужества.

Нелепо обвинение Бердяева: «Карловацкий Собор был виновником ареста Патриарха и гонений против Церкви». Террор против Церкви большевики развернули бы в любом случае, и, кто знает, не будь гневных протестов «карловчан», не вкусивших, по Бердяеву, «нравственных мук», не принял бы религиозный геноцид более крупные масштабы? В секретной (и только теперь рассекреченной) директиве Ленина 1922 года о расстреле духовенства в Шуе нет ни слова о Карловацком Соборе. Ильич ставил «попов» к стенке профилактики ради, стремясь отбить у еще не расстрелянных охоту к сопротивлению лет на двадцать–тридцать вперед, авансом.

Принося Господу во всесожжение каждый день по семи тельцов и по семи овнов без порока и в жертву за грех каждый день по козлу из козьего стада, доктор богословия Бердяев всерьез считал, что православно верующий может быть «даже коммунистом, при обязательном условии согласования своей политики с требованиями христианской совести». На пажити этого пассажа пасется плагиат из брошюрки Ленина, написанной до октябрьского переворота. Пролетарский вождь допускал участие священника в рядах партии при условии сочетания пастырем своих поступков с …уставом РСДРП. Но как может христианин быть коммунистом, если сам же Николай Александрович, воздевая руки к небу, скандировал: «Коммунизм ложен, ибо существует Бог!»?

Против своего желания раскаявшийся марксист Бердяев оказался проводником идей Ильича уже в наши дни: как будто под парами от чтения его статьи коммунисты на своих сборищах трогательно братаются с наблюдателями от Московской Патриархии, публично подтверждая готовность принять их в свои ряды.

Николай Александрович Бердяев нередко сознавался в любви к Кьеркегору. Однако именно Кьеркегор овеял политику грезами религии. По Бердяеву, Церковь не должна вести «политическую борьбу»: «Положительный идеал Христовой Церкви» - «личное социальное и космическое преображение». Хотелось бы хоть одним глазком увидеть опытного политика или, по крайней мере тертого демагога, который бы отказался от соблазна «личного, социального и космического преображения» действительности!

Духовная борьба на поприще общественного служения есть всегда политическая борьба, иначе никакой духовности – светлой или темной – нет. Курам на смех заявление Николая Александровича, будто осуждение Церковью террора не является вмешательством в политику.

На манер уполномоченного Совета по делам религий при Совмине СССР или ангажированного архиерея из Московской Патриархии (чего греха таить? – не хуже иных представителей духовенства и мирян, перешедших ныне в юрисдикцию Зарубежного Православия) казенным тоном Бердяев вещает: «…Не должны быть допускаемы проповеди в церквах или речи на епархиальных съездах, которые носят политический характер»!