Вранова погоня

Батя ее сидел в тюрьме. Сидел недолго, из-за глупости и молодецкой дури. Но времени ему хватило, чтобы из тюрьмы вернуться с татуировками. Со временем они выцвели, некоторые стали почти незаметными, но маленькой Марфе нравилось их разглядывать. Кое-что она даже в тетрадку срисовала, а папка, когда увидел, заругал и тетрадку порвал. Не гордился он своими картинками. Да и нечем там было гордиться, как сейчас Марфа понимала. А у спасителя татуировка была красивая. Какая-то диковинная вязь, словно из сплетенных ветвей деревьев. Шипастых ветвей, голых и колючих. А на внутренней, самой незащищенной стороне предплечья в этом сплетении и переплетении Марфе чудился ключ. Еще красивее, еще диковиннее, чем остальная вязь. Зачем ключ? От чего ключ?

Наверное, Марфа сказала это вслух, потому что спаситель даже есть перестал, глянул удивленно, а потом спросил:

– Ты сейчас про что?

– Я про твою татуировку. – Она смутилась, снова залилась краской. – Она красивая и необычная очень. Не такая, как сейчас делают.

– Ты про ключ сказала. – Теперь он смотрел требовательно, как на допросе. – Про какой ключ?

– Так про этот. – Марфа осторожно, кончиком пальца провела по внутренней поверхности его руки, обрисовала вытатуированный ключ. – Ты сидел, наверное?

Спросила и тут же прикусила язык, потому что он нахмурился, отдернул руку, словно ему противны стали ее прикосновения.

– Ой, пирог сейчас сгорит! – Марфа вскочила из-за стола, засуетилась у духовки, спиной чувствуя его тяжелый взгляд. – Ты прости меня, – сказала, не оборачиваясь. – Я не хотела тебя обидеть. А тюрьма… Ну, что тюрьма?! В нашей стране каждый второй сидел. Вот мой папка тоже…

– Значит, ты его видишь? – В суете, в этом желании оправдаться и извиниться Марфа даже не почувствовала, что он уже не за столом, что стоит он прямо за ее спиной. А когда наконец почувствовала, он уже жарко дышал ей в затылок, и от дыхания этого по шее, а потом и по хребту бежали мурашки.

– Ключ? – спросила она, не оборачиваясь, напрочь забыв про пирог.

– Ключ. – Он снова потрогал прядь ее волос, а потом шею. Шеи коснулся двумя пальцами, а Марфе подумалось, что все… вот сейчас как сожмет посильнее.

Не стал сжимать, прочертил щекотную дорожку от затылка и вниз, за ворот клетчатой рубашки, вздохнул, а потом сказал, словно сам себе:

– Так не бывает.

– Бывает. – Марфа боялась дышать, стояла, вытянувшись в струнку, каждой клеточкой отслеживая маршрут, который его палец рисовал на ее теле. – Наверное…

– Нет, не бывает. – Он подул ей в затылок, и уши тут же полыхнули красным. А когда мочки уха коснулись его сухие, горячие губы, она полыхнула уже вся целиком. Но не дернулась, не попыталась высвободиться.

Сумасшедший вечер. Странный. И человек этот за спиной странный. Сложный и неласковый, с тайнами и трещинками, но до чего ж хорошо вот так стоять и прислушиваться к нему, к себе…

Стояли они недолго. То есть он-то остался на ногах, а вот Марфу подхватил и унес горячий смерч. Последняя здравая мысль ее была о том, что надо выключить духовку, потому что жарко. Невыносимо жарко! А дальше уже ни о чем не думалось. Даже о том, что так не бывает, что такие мужчины встречаются только в дамских романах, а в жизни бабам достаются только Мишани.

Но вот и ей довелось узнать, что бывает, как в романах. Узнала, прочувствовала каждой клеточкой, каждым до звона натянутым нервом. И испугалась. Как ей жить-то теперь после этого знания?! Как не сравнивать, не вспоминать?

Очнулась Марфа снова на кухне, хотя помнила и гостиную с неразобранным, чуть скрипучим диваном. И ванную помнила, кажется. А очнулась на темной, подсвеченной лишь маленьким светильником кухне.

Она сидела за столом, перед аккуратно нарезанным на равные куски грушевым пирогом. На ней была банная простыня, вот как раз на манер римских патрициев повязанная. А он стоял у темного окна и курил в форточку. Его спина тоже была в рубцах и шрамах. Марфа не могла их видеть, но помнила. Запомнила каждый, изучила, пока хозяин шрамов сосредоточенно и неспешно изучал ее тело. Шрамов было много, все глубокие, все страшные. Помнится, когда она накрыла ладонью один из них, самый глубокий, самый длинный, он сказал:

– Не бойся, это ерунда.

Не ерунда. Марфа понимала, что совсем не ерунда, что вот этот, самый глубокий, самый длинный, он рядом с сердцем. Что еще чуть-чуть, и не стоял бы сейчас в ее кухне этот незнакомец, не курил бы с неспешным удовольствием. И она бы не узнала про себя ничего, так и прожила бы всю оставшуюся жизнь с закрытыми глазами.

Стало ли ей легче от этих знаний? А пожалуй, что нет! Только горше стало, потому что все это призрачное. Тут есть, тут нету. И ночь уже на излете, а так хочется, чтобы не кончалась. Но не ей решать. За нее уже давно все решили.