Вранова погоня

– В душ. – Он снова усмехнулся, отодвинул ее аккуратненько этими своими ручищами, направился к ванной, оставляя на полу мокрые следы босых ног.

А Марфа опомнилась, закричала ему в спину:

– Ты одежду мне передай! Пока будешь мыться, я ее у плиты сушиться повешу, а потом утюгом…

Дверь захлопнулась перед самым ее носом, она всхлипнула, потерла пылающие щеки. Вот дура… А дверь снова раскрылась, и в образовавшуюся щель проснулась волосатая, татуированная рука с зажатой в кулаке одеждой.

– Там простыня банная, – пискнула Марфа. – Она чистая, ты не думай.

– Я не думаю, – донеслось из-за двери. – Ты про пирог, главное, не забудь.

На своей удивительной кухне Марфа крутилась словно белка в колесе, только не бездумно, а очень даже целенаправленно. Мокрую одежду растрясла и аккуратно пристроила на спинку стула рядом с включенной духовкой. Пока пусть так повисит. Тесто замесила в считаные минуты и за считаные же минуты нарезала груши. Сунула пирог в духовку, взялась за картошку. На особые изыски времени нет, но жареную картошку любят все. А она умеет жарить так, что пальчики оближешь.

Скрипнула дверь ванной, но Марфа оборачиваться не стала. Пусть не думает, что ей так уж важно и интересно.

– Хорошо! – сказал бородач и уселся на стул, прижался спиной к стене.

А спина была широкая. И спина широкая, и загорелый торс. Шрам тут, шрам там. Много шрамов… И все видно, потому что его одежда вот, сушится у духовки, и заворачиваться в банную простыню на манер римских патрициев он не стал, а обернул ее вокруг бедер. И теперь все видно: и грудь, и эти страшные шрамы. Откуда столько?..

– С легким паром, – сказала Марфа вежливо и взгляд отвела, принялась шуровать лопаткой в сковороде.

А он снова потянул носом по-звериному и снова сказал:

– Вкусно пахнет!

Не было в Марфиной жизни лучших слов, чем вот это «вкусно пахнет»! И так она обрадовалась, что забыла и про голый торс, и про шрамы.

– Сейчас! Уже скоро. Ты посиди пока. Я уже на стол накрываю.

И накрыла! Как дорогому гостю, все самое лучшее на стол поставила. Даже грибного салатика отложила из того, что делала для заказчика. Она все равно много сделала, с запасом. А пока стол сервировала, пожарилась картошка, и котлеты разогрелись. Картошки и котлет Марфа наложила много, целую гору. Отрезала краюху хлеба, придвинула поближе салат с грибочками и порезанные огурчики, а потом вдруг вспомнила, что в запасах у нее есть коньяк, припасенный исключительно для кулинарных целей. Но для кулинарных целей она потом докупит, а сейчас пусть человек стресс снимет.

Коньяку он даже, кажется, обрадовался, щедро плеснул себе в бокал, а потом налил и Марфе тоже.

– Пей, – велел строго. – Ты сегодня такое пережила, считай, второй раз на свет народилась.

Пережила и народилась, а вот рядом с ним обо всех своих переживаниях позабыла. Глупая баба!

Свой коньяк Марфа выпила одним махом, зажмурилась, задышала открытым ртом, замахала ладонью, прогоняя жар. А ее спаситель только усмехнулся. Осушил бокал, придвинул к себе тарелку с ее разносолами.

Как он ел! Все б мужики так ели! С аппетитом, с удовольствием! Он не нахваливал Марфу, как это делал Мишаня, не отвешивал комплиментов, он просто ел так, что сразу становилось ясно, что стряпня ее ему ох как нравится, что, возможно, ничего вкуснее в своей жизни он не ел. И от коньяка не отказывался. Себе наливал щедрой рукой, Марфе – по чуть-чуть, на самое донышко. Но ей все равно хватило. Захмелела, поплыла.

То ли коньяк помог, то ли родные стены, только тиски, ее сжимавшие, наконец разжались, и колючий ком из горла исчез. Где-то после третьего бокала они заговорили. По-человечески заговорили, как давние знакомцы. И ведь Марфа первая начала.

– Что ты с ним сделал? – задала вопрос, который волновал ее весь вечер.

– С кем? – Он сначала нахмурился, а потом усмехнулся. – С малахольным этим? Да ничего страшного, просто припугнул как следует. Сказал, что теперь и ФИО его знаю, и адресок, и если он только рыпнется, сдам его в полицию со всеми потрохами. А перед тем как сдать, немного проучу. А тебе жалко его, что ли?

– Нет, что ты! – Марфа замотала головой, и из строгого, тщательно завязанного пучка выбилась прядь. Выбилась и тут же завилась тугой пружиной. – Как можно такого жалеть?!

– Вот и я думаю, как можно такую мразь жалеть, а до этого любить? Ты ж любила его. – Не спросил, а сказал так строго, утвердительно, словно Марфу в чем-то обвинял.

– Любила! – Она вздернула подбородок. Легко быть смелой и лихой после трех бокалов коньяка. – Любила, потому что дурой была. Ясно тебе?

– Ясно, не кричи. – Он усмехнулся, протянул руку – загорелую, жилистую, татуированную, – снова потрогал прядь Марфиных волос. Ей бы головой гордо дернуть да руку его убрать, а она не стала. Замерла испуганно и выжидающе одновременно, глядя в по-детски ясные васильковые глаза. А когда смотреть уже сил больше не было, перевела взгляд на татуировку. Странную такую татуировку, необычную.