Врата Афин

– Ничего подобного… Она хотела убедиться, что не беременна. Я бы не рекомендовала такую дозу, которую, по ее утверждению, она приняла. Слишком большая. По ее словам, там была болотная мята и пижма. Смесь вызывает ежемесячное кровотечение – даже если… если женщина беременна. Да, беременность прерывается, но это опасно. Иногда кровотечение не останавливается.

– Понятно, – сказал Ксантипп и кивнул рабу, который все еще стоял с полотенцем и медной чашей. – Найди две серебряные драхмы. Нет, пусть будет четыре. Прими мою благодарность. Можешь ли ты сама принять оплату?

Поставив так вопрос, он хотел узнать, рабыня она или свободная женщина. На ней не было видимого клейма, и ее манеры выдавали человека, привыкшего распоряжаться, но определить наверняка не всегда бывало легко.

– Я свободная женщина, господин. Но я еще не закончила. Твоей жене понадобится…

– Ты свободна, – сказал Ксантипп.

Он держал себя в руках, но, должно быть, гнев все же блеснул в его глазах. Повитуха, поджав губы, кивнула, зажала мешок под мышкой, как щит, и неуклюже вышла. Ксантипп остался в коридоре, тупо глядя на дверь. Где-то далеко плакал ребенок – то ли дочь, то ли Перикл. Если бы его не разбудили новости о флоте, он, возможно, никогда бы не узнал, что делает Агариста. Возможно, он даже нашел бы ее холодной и неподвижной в постели, в окружении плачущих рабов. Он понял, что она обманула его, хотя и не с любовником. Со своими секретами. Была ли она беременна? Столько всего открылось… он не мог это принять. За дверью раздались приглушенные рыдания, и он почти открыл ее, но лишь прижался на мгновение лбом к дереву, а затем повернулся и пошел прочь. Солнце поднялось. Его будут ждать на Пниксе, чтобы встретить и приветствовать Мильтиада. Он шел по дому все быстрее и быстрее, хотя звуки рыданий, казалось, не отставали от него.

То, что большого праздника не будет, стало ясно с первыми лучами солнца. Остатки флота, который они с таким восторгом провожали в поход, двигались нестройно вдоль побережья в поисках убежища в порту Пирей. Семьдесят кораблей вышли в море, но едва двадцать вернулись, и те неуклюже барахтались на волнах, тянувших их к берегу. К тому времени, когда их подтащили и надежно привязали, сбежавшаяся из города толпа затихла. Никто не бросал детям персидских монет, не было великой демонстрации богатства и триумфа, о которых можно было бы рассказывать в ближайшие годы. Встречавшие молча наблюдали, как экипажи спускаются по дрожащим деревянным сходням. Их поведение и вид говорили сами за себя. Многие обмотали раны тряпицами, у некоторых на теле виднелись следы ударов, расплывшиеся зеленоватыми, золотистыми и синими тенями.

Мильтиаду пришлось помочь спуститься. Потный и бледный, он опирался на зажатый под мышкой посох. Он мог бы даже упасть, если бы его сын Кимон не бросился вперед и не взял отца за руку, чтобы поддержать. Нога архонта была обмотана от бедра до колена, и повязка не выглядела чистой. Всем стало ясно, что Мильтиад не отправится в город гордой поступью и восторженная толпа не будет бросать ему лепестки и выкрикивать его имя.

Доставили повозку, и сын с немалым напряжением сил помог отцу забраться на нее. Повозка тронулась. Кимон шел рядом, а Мильтиад смотрел назад, пока море не исчезло из виду. Толпа отхлынула от пристаней и собралась на пыльной дороге, ведущей в город. Они пришли за праздником, а вместо праздника обнаружили похоронную процессию. Женщины принесли покрытые воском кувшины с вином. Кто-то плакал и прижимал к себе детей – корабли уже посчитали, и все всё поняли. Каждое потерянное судно означало, что двести тридцать человек не вернутся в Афины. Каждый из них был мужем и отцом. Тысячи жен и детей рискнули пройти по открытой дороге, чтобы добраться до этого места. Когда стало ясно, что их мужчины не придут, от этого удара некоторые рухнули на причале, другие стояли, шатаясь, как пьяные. Дети хныкали, видя, как их матери заливаются слезами и рвут на себе волосы. Все эти причитания и горестные вопли сопровождали Мильтиада, пока его везли в Афины.

Кимон же, глядя на отца, видел только безмерную усталость. Ему исполнилось восемнадцать лет, и он уже был намного здоровее и сильнее, чем требовалось для ежеутренней военной подготовки. Он так обрадовался, услышав о возвращении флота. Отец вот-вот будет дома! Кимон выбежал из города в одном хитоне и сандалиях, словно для участия в великой гонке, чтобы первым увидеть корабли. Вместо этого он стал свидетелем ужасных ран и увидел людей, побелевших от них, как смерть. Кораблям досталось меньше, но их было так мало! Исходившее от них зловоние говорило о том, что люди очень давно не вставали с лавок и только гребли, гребли, гребли. Кимон содрогнулся, но не от мысли о страдании, а от мысли о потерях. И тогда ему стало стыдно за отца. Когда Мильтиад посмотрел на него воспаленными от ветра и соли глазами, Кимон отвел взгляд, решив промолчать.

Глава 14