Врата небесные

Женщина прижалась ко мне. Наши губы слились. Нас окутал аромат увядшей лилии. Обняв ее, я почувствовал себя лучше, ее влажный, сладкий и хищный язык спасал меня от тоски. Да и она, я это угадывал, освобождалась от глухого страха, боязни состариться, не быть соблазнительной.

Мы оба были пленниками и вместе спасались бегством. От чего мы бежали? От вопросов…

* * *

– Ты хотел поговорить со мной?

Нимрод злобно уставился на меня: он был заранее раздражен тем, что я мог ему сообщить.

Окружавшие нас солдаты, такие же несгибаемые, как стены и колонны, сохраняли молчание и делали вид, что не прислушиваются. Возвышающийся надо мной на три ступеньки Нимрод надменно и враждебно всматривался в меня. Мне было не по себе в этом военном дворе, где малейшая деталь принижала посетителя, вызывая в нем чувство неполноценности.

Небесную лазурь прочертили два диких гуся. Эхо их яростных криков отскакивало от террасы к террасе.

– Не здесь, – ответил я.

– Что?

– Не здесь. Я полагаю, что заслуживаю лучшего, нежели несколько слов, сказанных на ходу, наскоро, в этом дворе, предназначенном для ничтожных людишек.

Мой вызывающий ответ больше развлек Нимрода, нежели разгневал. Под его прищуренными веками сверкнул огонек заинтересованности.

– Ты слишком высокого мнения о себе, Нарам-Син!

– Разве я ошибаюсь?

Нимроду понравилось, что я упорствую. Моя требовательность не только отвлекала тирана от окружавших его покорных и перепуганных приближенных, но он понимал ее: он и сам двигался по жизни, отстаивая свое право на почести, обещания верности и признательность. Царь протянул руку в сторону дворца:

– Пойдем.

Он взошел на крыльцо, я последовал за ним. Нас сопровождала его личная охрана, суровая и готовая вмешаться.

В то утро, на исходе моей чувственной ночи, я был воодушевлен приливом оптимизма и приветствовал зарю, как друга. Сняв напряжение и приободрившись, я наметил себе двойную цель: заняться лечением тирана, чтобы смягчить тиранию, и завершить свою миссию. Я скучал по Нуре и обвинял себя в том, что трачу время, следуя неверными путями.

Мы миновали окруженные апельсиновыми деревьями внутренние дворы и вошли в парадную залу, где Нимрод принимал царей и послов. По знаку повелителя стражи замерли на пороге. Стены покрывали грандиозные фрески, ужасавшие своими красками и сюжетами; они изображали триумф Нимрода: на южной стене царь укрощал слонов, зубров, тигров и львов; на западной – командовал войском, разившим несметное множество врагов; на восточной наблюдал за женщинами: одни были танцовщицами, другие играли на музыкальных инструментах, остальные простерлись у его ног; на северной стене тиран был изображен укротителем небесных светил – с кнутом в руке, верхом на быке посреди усыпанного звездами ультрамаринового неба. Изобилие ваз со страусовыми перьями и облицованных золотом и лазуритом колонн превращало зал с расписанными стенами в роскошную, сверкающую вселенную, подобающую скорее Богам, нежели человеческим существам. Никогда прежде мне не приходилось видеть такого богатства и изощренности. Изумление мешало мне восхищаться: ослепленный и потрясенный, я не верил, что нахожусь в столь необыкновенном месте, и был неспособен определить, прекрасен этот ансамбль или уродлив. Разумеется, это был ожидаемый эффект, потому что уголки губ Нимрода слегка приподнялись – его забавляло, что я так поражен увиденным.

Парадная зала по-своему утверждала могущество царя: она подавляла приглашенных. Никто не мог соперничать с этим изобилием, которое соединяло в себе великие таланты и дорогостоящие материалы, с этим убранством, даже сама неумеренность которого являла достоинство. Суровая экономия не служит власти, роскошь укрепляет и восхваляет ее. Эта нарочитая роскошь стоит в одном ряду с инструментами управления и закабаления в той же мере, что батальоны, копья, луки и колесницы. Великолепие способствует террору.

Нимрод уселся на трон, и я замер перед совершенством этого зрелища: хлынувшие через высокое окно солнечные лучи осветили монарха, сообщив ему почти нестерпимое сияние.

Ленивое журчание окаймлявших внутренний двор фонтанов замирало на мраморных плитах залы.

– Что ты хочешь сказать мне, Нарам-Син?

– Вспомни, Нимрод, как твое вмешательство позволило вылечить, а затем и поддерживать в добром здравии рабочих в поселении. Предлагаю тебе поступить так же и на стройках. Наведи там порядок. Твой талантливый архитектор Гунгунум с головой зарылся в свои чертежи и не следит за теми, кто их реализует.

Я рассказал ему о несогласованности действий, вызванной непониманием. Гунгунум, его помощники, бригадиры и рабочие говорят на разных языках. В итоге возникает путаница, ошибки множатся и нарушают ход работ; одного попросили поднять камень, а он его спускает; другому велели увлажнить раствор, а он его высушивает; третьего торопят взяться за дело, а он отходит в сторону. Упреки не принимаются, исправления и уточнения не производятся, много чего требует полной переделки!