Врата небесные

Взбудораженный пес внимательно посмотрел на меня. Полагая, что задача выполнена, он ждал моих похвал. Я присел и в смятении стал вертеть в пальцах медное украшение. Нура обронила заколку на этом перекрестке специально, чтобы я ее нашел. Меня охватило волнение: Нура рассчитывает на меня, она по-прежнему меня ждет.

На глазах у меня выступили слезы. Пес удивился, понюхал мои мокрые веки и боязливо их лизнул.

Я благодарно взглянул на него и энергично потрепал шерсть на его груди; сперва мои прикосновения показались ему странными, но затем стали приятны. Вскоре, блаженно закрыв глаза, он уже замер в моих объятиях. Когда же от непомерного наслаждения ему сделалось не по себе, я прекратил свои ласки, вынул из котомки копченого муфлона, отгрыз кусок и протянул псу. И тут я увидел, как разделилась его сущность: резцы инстинктивно схватили мясо, отправили вглубь пасти, где коренные зубы шумно размололи его; а собачьи глаза, как если бы они парили где-то над плотоядными инстинктами хищника, с благодарностью смотрели на меня.

После этой краткой передышки я снова достал платье Нуры и сунул его под черный блестящий нос, давая псу понять, что нам надо продолжать поиски.

Не стану в подробностях описывать два последующих дня. На каждом пересечении тропок Нура оставляла какой-то аксессуар из своей прически; ошибиться было невозможно, мы неизбежно догоним Нуру и ее похитителей. Желание доказать ей, что она сделала правильный выбор, стремление схватиться врукопашную с бандитами удесятеряли мою энергию, и я делал минимум остановок. Хотя пес предпочел бы просто пошляться по лесу или вздремнуть, он, жаждущий убедить меня, что достоин звания верного товарища, выказывал не меньшую настойчивость, чем я.

На третью ночь мы остановились на краю поляны. Я развел устрашающий костер, который позволил бы псу ослабить бдительность и поспать. Прижавшись друг к другу, мы тут же уснули под одной накидкой, защищавшей нас от сильного холода.

Когда наутро я открыл глаза, меня ослепила неожиданная белизна: выпал снег. Вокруг царила тишина.

Пес рывком вскочил, сунулся носом в рыхлый снег и принялся кусать его, отплевываться, валяться в нем, от восторга он вилял хвостом и возбужденно без цели метался под белыми хлопьями.

Я же помрачнел. Теперь я уже ничего не смог бы различить, а пес потерял обонятельный след. Вдобавок толстый слой снега покрыл оставленные Нурой метки.

В течение целого дня я спорил с судьбой. И все же, погружаясь в болото, соскальзывая с обледенелой скалы, проваливаясь в лисью нору, был вынужден признать очевидное: под этим белесым ковром я не найду ни одного ориентира.

Нура томилась в плену, а я не знал где.

* * *

Таяние заняло неделю.

Снег изменил пространство, очертил тропинки.

Едва появилась почва, грязная, размокшая, скользкая, я понял, насколько мы заблудились… Мы с собакой находились посреди леса. Тогда в надежде добраться до низины я отправился вдоль ручейков: Нура говорила, что караванный путь никогда не отдаляется от реки.

Однако едва я определил, где он проходит, как мою надежду вмиг рассеял перекресток, от которого расходились три тропы. Несмотря на то, что я обшарил не только их, но и прилегающие канавы, мне не удалось обнаружить никакой вещицы: то ли похитители положили конец уловкам Нуры, то ли у нее закончились предметы, которые она могла бы оставлять мне как подсказку.

Несколько дней меня терзали сомнения. Что делать? Необходимо было что-то предпринять, но что?

Пес исследовал окрестности, рыл землю, вынюхивал, охотился на зайцев, крыс, землероек. Он частенько приносил мне в зубах свой трофей, теплый трупик. Признаюсь, его наивная гордость ненадолго вырывала меня из лап меланхолии, и я горячо хвалил его.

Именно тогда я дал ему имя. Я крикнул: «Гад!» Он не отреагировал. Затем я попробовал «Миф», «Дор»[11], но он и глазом не моргнул, хотя я произносил эти имена громко и властно. Я бросил: «Роко». Пес с интересом поднял голову. Я повторил: «Роко», – и он, довольный и покорный, поскуливая, подошел ко мне. Понравилось ли ему это имя? Или он уже прежде на него откликался? Не знаю, что произошло в его прекрасном плоском черепе… С того дня он стал именоваться Роко.

Вечером полнолуния я наконец принял решение: буду бороздить землю до тех пор, пока не отыщу Нуру.

Обойду всю землю. Перерою ее всю.

Я двинулся по караванным путям.

Тропа – это память, которую земля хранит о людях. Она создана не для того, чтобы идти, – скорее, она создана идущими. В масштабе вселенной путники со своими ослами ничего не весят, они проходят; однако их прикосновения пригибают траву, их шаги полируют глину, их быстрые ноги формируют борозду. Самое ничтожное в конце концов выдалбливает свой знак[12].

Тропа отличается от дороги – в те времена дорог не существовало. Тропа остается путем, добытым с позволения и согласия пейзажа, ибо она следует его движениям, а отвлеченно замысленная геометрами дорога перерезает его и наносит ему ущерб. Тропа сочетается с пейзажем – дорога его оскверняет.