Врата Обелиска

Как и в другие моменты отчаяния, ты идешь к Алебастру. От него мало что осталось. С тех пор как он отдал свои ноги, он проводит дни в дурманном беспамятстве, приткнувшись к Сурьме, как щенок к суке. Иногда, приходя к нему, ты не просишь уроков. Зря, поскольку ты уверена, что единственная причина, по которой он заставляет себя жить, – передать тебе искусство планетарного разрушения. Несколько раз он застукал тебя на таком – ты просыпалась, лежа клубком рядом с его гнездом, от того, что он смотрел на тебя. Он не упрекает тебя за это. Возможно, у него просто сил нет. Ты благодарна ему. Он сейчас бодрствует, когда ты садишься рядом с ним, хотя он почти не шевелится. В эти дни Сурьма полностью переместилась в его гнездо, и ты редко видишь ее в иной позе, кроме «живого кресла» для него – на коленях с раздвинутыми ногами и упертыми в бедра руками. Алебастр лежит на ее груди, что сейчас единственно возможное положение, поскольку неестественным образом несколько ожогов на его спине зажили, хотя ноги отгнили. К счастью, у нее нет грудей, иначе его положение было бы менее комфортным, и, вероятно, ее квазиодеяние не острое и не грубое. Алебастр следит за тобой глазами, когда ты садишься, как камнеедка. Ты ненавидишь себя за то, что тебе пришло на ум такое сравнение.

– Это опять происходит, – говоришь ты. Ты даже не объясняешь, что такое «это». Он и так знает. – Как ты это сделал… в Миове? Пытался. Как? – Поскольку «этого» ты больше не находишь в себе, чтобы сражаться за это место или строить здесь жизнь. Все твои инстинкты велят тебе схватить твой дорожный рюкзак, схватить своих людей и удрать прежде, чем Кастрима обернется против тебя. Возможно, это смертный приговор, Зима уже утвердилась наверху, но остаться здесь – это верная смерть.

Он глубоко, медленно втягивает воздух, и ты понимаешь, что он хочет ответить. Просто ему требуется подобрать слова.

– Я не хотел. Ты была беременна; я был… одинок. Я думал, что поможет. На время.

Ты качаешь головой. Конечно, он знал о твоей беременности прежде тебя. Сейчас это все не имеет значения.

– Ты сражался за них. – Чтобы подчеркнуть последнее слово, приходится сделать усилие, но ты делаешь его. Ради себя и Корунда, и Иннона, да, но он сражался и за Миов. – Они тоже однажды обратились бы против нас. Ты знаешь, что они это сделали бы. – Когда Корунд показал бы себя слишком мощным или если им удалось бы прогнать Стражей, только чтобы покинуть Миов и уехать куда-то еще. Это было неизбежно.

Он что-то одобрительно мычит.

– Тогда почему?

Он испускает долгий, медленный вздох.

– Был шанс, что они так не поступили бы. – Ты качаешь головой. В эти слова настолько невозможно поверить, что они кажутся чушью. Но он добавляет: – Любой шанс достоин попытки.

Он не говорит «для тебя», но ты это чувствуешь. Этот подтекст почти сэссится под поверхностью слов. Значит, твоя семья могла бы нормально жить среди других людей, как одна из них. Нормальные возможности. Нормальные проблемы. Ты пристально смотришь на него. Ты импульсивно подносишь руку к его лицу, проводишь пальцами по его покрытым шрамами губам. Он смотрит на тебя и отвечает своей четвертью улыбки – все, на что он способен в эти дни. Это больше, чем тебе нужно.

Затем ты встаешь и идешь пытаться спасти тонкую, треснувшую видимость шанса для Кастримы.

* * *

Юкка объявила голосование на следующее утро – через двадцать четыре часа после «приглашения» Реннаниса. Кастрима должна дать какой-то ответ, но она не думает, что это должен сделать ее неформальный совет. Ты не понимаешь, в чем смысл голосования, разве что подчеркнуть, что если община переживет ночь без потерь, то это, ржавь, будет чудо.

Люди смотрят на тебя, пока ты идешь сквозь общину. Ты смотришь перед собой и пытаешься не дать им явно повлиять на себя.

Ты на минутку заходишь к Каттеру и Темеллу, передаешь им приказ Юкки и велишь им распространить это сообщение. Темелл, как правило, все равно уводит детей на занятия; он говорит, что посетит своих учеников на дому и скажет им создать учебные группы по два, по три в домах доверенных взрослых. Ты хочешь сказать – всем взрослым нельзя доверять, но это бесполезно.

Каттер говорит, что передаст сообщение немногим взрослым роггам. Не всем им хватает мастерства, чтобы запустить торус или хорошо контролировать себя; кроме вас с Алебастром, они все дички. Но Каттер позаботится, чтобы те, кто не умеет, оказались рядом с теми, кто умеет. С бесстрастным лицом он добавляет:

– А кто будет прикрывать твою спину?

Это предложение. Тебя удивляет вызванное этой мыслью отвращение. Ты никогда по-настоящему не доверяла ему, хотя не понимаешь почему. Наверное, потому, что он всю жизнь скрывался – что просто верх лицемерия после твоих десяти лет в Тиримо. Но, ржавь гребаная, ты вообще хоть кому-то доверяешь? Пока он делает свое дело, это не имеет значения. Ты заставляешь себя кивнуть.

– Тогда как закончишь, найди меня.

Он соглашается.