Врата Обелиска

Да. Так тебя учили в Эпицентре – все рогги одно и то же. Преступление одного – преступление всех.

– Никто ее не убьет. – Это Хоа. Конечно, он теперь здесь, охраняет свое имущество.

Лерна при этом нервно ерзает. Но затем слышится еще один голос:

– Никто ее не убьет. – И ты вздрагиваешь, потому что это Сурьма.

Ты медленно встаешь. Она сидит в той же позе – она все время была здесь, – и каменный комок, который был Алебастром, лежит на ее груди, как при жизни. Она уже смотрит на тебя.

– Ты не можешь забрать его, – говоришь ты. Рычишь. – Или меня.

– Я не хочу тебя, – отвечает Сурьма. – Ты убила его.

Ох, блин. Ты пытаешься сдерживать жалкую ярость, использовать ее для фокуса и обрести силу отринуть ее, но ярость перетекает в стыд. Да и дотянуться ты можешь только до этого проклятого обелиска – длинного ножа Алебастра. Шпинели. Он отбрасывает твою шаткую хватку почти сразу же, словно плюет тебе в лицо. Ты ведь достойна презрения, не так ли? Эти камнееды, эти люди, эти орогены, даже эти гребаные обелиски – все это знают. Ты ничто. Нет – ты смерть. И ты убила еще одного, кого любила.

И ты стоишь тут на четвереньках, обездоленная, отвергнутая, и тебе так больно, как будто в тебе тикает часовой механизм боли. Может, строители обелисков могли изобрести способ справляться с такой болью, но они все давно мертвы.

Какой-то звук отвлекает тебя от скорби. Сурьма теперь стоит. Она впечатляет – с распрямленными ногами, неумолимая. Она смотрит на тебя сверху вниз. В ее руках коричневый комок останков Алебастра. С этого ракурса он вообще не похож на человека. Официально он им и не был.

– Нет, – говоришь ты. На сей раз это не непокорство, это мольба. Не забирай его. Но именно этого он у тебя и просил. Этого он и хотел – чтобы его отдали Сурьме, а не Отцу Земле, который столько отнял у него. Вот такой выбор – Земля или камнеедка. Тебя в списке нет.

– Он оставил тебе послание, – говорит она. Ее ровный голос не меняется, и все же. Что-то такое. Жалость? – «Оникс – ключ. Сначала сеть, затем Врата. Не проржавь все, Иссун. Мы с Инноном не просто так любили тебя».

– Что? – спрашиваешь ты, затем она мерцает, становится прозрачной. Впервые тебе приходит в голову, что передвижение камнеедов сквозь камень и переход обелисков из состояния реальности в нереальность – это одно и то же. Это бесполезное наблюдение. Сурьма исчезает в ненавидящей тебя Земле. Вместе с Алебастром.

Ты сидишь там, где она оставила тебя, где он оставил тебя. В голове нет никаких мыслей. Но когда чья-то рука касается твоего плеча, и чей-то голос называет тебя по имени, и появляется связь – не с обелиском, ты поворачиваешься навстречу. Ты не можешь не сделать этого. Тебе нужно что-то, и если это не семья и не смерть, то это должно быть нечто иное. Потому ты поворачиваешься и хватаешься, и вот он – Лерна, у него теплое мягкое плечо, и он нужен тебе. Но только сейчас, пожалуйста. Только один раз тебе нужно почувствовать себя человеком, не думать об официальных определениях, и, может быть, когда тебя обнимают человеческие руки и человеческий голос шепчет тебе на ухо – прости, прости Иссун, – может, ты и чувствуешь себя человеком. Может быть, ты и есть человек, хотя бы на короткое время.

* * *

В семь сорок пять ты снова сидишь одна.

Лерна ушел поговорить с одним из ассистентов и, возможно, Опорами, которые наблюдают за тобой из дверей лазарета. На дне твоего дорожного рюкзака есть карманчик для того, чтобы прятать всякое. Вот почему ты купила именно этот рюкзак много лет назад конкретно у этого кожевенника. Когда он показал тебе этот карманчик, ты немедленно подумала о том, что ты хотела бы в нем спрятать. Нечто, о чем ты как Иссун не часто позволяла себе думать, поскольку это принадлежало погибшей Сиенит. Ты хранила ее останки.

Ты роешься в рюкзаке, пока твои пальцы не нащупывают карман и не залезают внутрь. Сверток все еще там. Ты вытаскиваешь его, разворачиваешь дешевый лен. Шесть колец, полированных и полудрагоценных, лежат там.

Недостаточно для тебя, девятиколечницы, но первые четыре в любом случае для тебя ничего не значат. Ты выбрасываешь их, они звенят и катятся по полу. Два последних, те, которые сделал для тебя он, ты надеваешь на указательные пальцы рук.

Затем ты встаешь.

* * *

Восемь. Представители всех семейств общины собираются на Плоской Вершине.

Правило – один голос на один паек. Ты снова видишь Юкку в центре круга, руки ее сложены на груди и лицо старательно бесстрастное, хотя ты сэссишь некое напряжение в окружающей среде, по большей части исходящее от нее. Кто-то принес старый деревянный ящик, и люди суетятся вокруг, переговариваются, пишут на обрывках бумаги и кожи.

Ты идешь к Плоской Вершине в сопровождении Лерны. Люди не замечают тебя, пока ты не оказываешься почти на середине моста. Почти над ними. Затем кто-то видит твое приближение и громко ахает. Кто-то кричит, предупреждая:

– Ржавь, опять она! – Люди расступаются перед тобой, спотыкаясь друг о друга.