Врата судьбы. Занавес. Забытое убийство. Рассказы

На следующее утро Таппенс отправилась к человеку, которого вся деревня звала стариной Айзеком, или, в редких официальных случаях, мистером Бодликоттом. Айзек Бодликотт был одной из местных достопримечательностей. Во-первых, ему уже было далеко за девяносто (впрочем, исключительно с его слов, что особого доверия не вызывало), и, во-вторых, он слыл в округе мастером на все руки. Если не удавалось дозвониться до слесаря или сантехника, обращались к старине Айзеку. Садовник по профессии, мистер Бодликотт мог легко починить канализацию, шутя разобраться с сантехникой и не задумываясь исправить почти любой электрический прибор, хотя специально ничему этому не обучался. Брал он ощутимо меньше, чем настоящие слесарь и сантехник, а работал ничуть не хуже. Он столярничал, плотничал, чинил замки, вешал картины и даже разбирался в пружинах старых кресел. Главным недостатком мистера Бодликотта была сопровождающая весь его трудовой процесс безудержная болтовня, остановить которую могла только иногда выпадающая у него вставная челюсть. В основном это были бесконечные воспоминания о людях, некогда живших в округе. Впрочем, о степени достоверности этих рассказов судить было трудно, поскольку мистер Бодликотт никогда не упускал случая заодно всучить слушателю и какую-нибудь старую байку, вряд ли претендующую на достоверность. Сей плод народной фантазии, претендующий именоваться плодом личных воспоминаний, преподносился примерно так:

«Вы бы удивились, расскажи я вам все, что про нее знаю. Да уж. Многие думали, что все про нее знают, но — ошибались. Один я сразу все понял! Ну, что это была старшая сестра. А ведь какой скромницей прикидывалась! Только собака мясника ее с головой выдала. Шла за ней до самого дома. Да уж. Правда, дом-то, прямо скажем, был не ее. В общем, история… Старая миссис Аткинс тоже хороша! Никто ведь не знал, что она держит дома револьвер — кроме меня, разумеется. Я-то его видел, еще когда шифоньер ей чинил. Это, если не знаете, комод такой высокий. Шифоньер-то шифоньер, а петли сломались, да и замок тоже. Там вот револьвер и лежал. Представляете, в одном пакете с туфельками. Крохотные такие туфли третьего размера[39], как сейчас помню. Или второго. А ей уж годков семьдесят пять, не меньше. И давай мне объяснять, что это, мол, свадебные туфли ее прабабки. Ну-ну. Я-то помню, кто-то говорил, что видел, как она их сама в сувенирной лавке покупала. Ну и рядом с ними револьвер. Да уж. Потом оказалось, его сын привез из Восточной Африки. Он там стрелял слонов или еще кого, а когда домой приехал, не нашел ничего умнее, как и старуху научить стрелять. Вот она и сидела целыми днями у окна гостиной: ждала, когда кто-нибудь появится, а тогда уж давай палить почем зря. Врать не буду, мимо стреляла — только чтоб попугать. Говорила, нечего, мол, здесь ходить и птиц распугивать. Очень она, понимаете, птиц любила. Да уж. А миссис Лезерби знаете? Как ее однажды чуть не арестовали? Да-да. Таскала вещи из магазина. И ловко таскала, говорят. А у самой денег куры не клюют…».

Таппенс, залучившая мистера Бодликотта к себе в дом под предлогом замены треснувшего стекла в ванной, начала уже сомневаться, что сумеет направить стихию его воспоминаний в нужное ей русло. А между тем старик вполне мог бы дать им ключик к тайне Мэри Джордан или хотя бы просто рассказать что-нибудь интересное об их новом жилище.

Айзек Бодликотт сразу согласился помочь новоселам. Знакомство с новыми людьми было для него ни с чем не сравнимым удовольствием. Появление людей, которые еще не слышали его блистательных воспоминаний, было значительным событием в его жизни. Те, кто уже слышал, нечасто просили старика повторить их еще раз. С новыми же слушателями можно было не церемониться. Это была не только возможность продемонстрировать свои разнообразные таланты, но и всласть поворчать.

— Хорошо еще, никто не порезался. А ведь могли бы…

— Могли, — кивнула Таппенс.

— И на полу вот осколки…

— Да, — сказала Таппенс, — не успела еще подмести.

— Со стеклом так нельзя, мисс. Только не со стеклом. Малюсенький осколок может причинить уйму вреда. Так ведь и умереть можно, если вену-то порезать. Помню, мисс Лавиния Шотакоум…

Но судьба мисс Лавинии Шотакоум меньше всего интересовала сейчас Таппенс. Тем более, что об этой восьмидесяти — если не девяноста — летней старушке, напрочь оглохшей и почти слепой, она не раз уже слышала от соседей.

— Наверное, — сказала Таппенс, решительно прерывая историю про Лавинию Шотакоум, — вы многое знаете о здешних жителях, раз у вас такая прекрасная память.

— Ну, я уже, конечно не тот, что раньше… Мне ведь уже за восемьдесят пять… практически девяносто… но на память пока не жалуюсь. И потом, бывают, знаете вещи, которые не забываются. Да уж. Сколько бы лет ни прошло, а что-то напомнит, и все сразу всплывет. Я вам такое могу рассказать, не поверите!

— Просто удивительно! — воскликнула Таппенс. — Вы, наверное, много необычных людей в своей жизни встречали?